Время от времени караульные будили то одного, то другого, заставляли вставать погреться у костра. Так и прошла ночь, перемежаясь то холодом, то побудками караульных и дрёмой у костра. К утру вроде и поспали, но бОльшая половина себя чувствовала разбитыми. Быстро вскипятили воду, развели концентрат пшёнки, закинули тушёнку и капусту. Теперь едоков было всего 13 ртов. Хватило всем с лихвой, но кусок в горло не лез. Все молчали. И вчера, и сегодня. Похлебали кипяточку и двинулись дальше.

Ручей оказался вполне проходимым. Добрались до Реконьского монастыря. Въехали через живописные северные ворота, выполненные как архитектурное сооружение. Осмотрели огромный собор, колокольню, кельи. Нашли у протоки большой камень с надписью об обретении иконы на сём месте. Лейтенанта похоронили на монастырском погосте. Он был внутри каменного периметра, стеной окружавшего всю видимую площадь монастыря. Вырыли могилу, вынули залитые кровью документы, фотографию, письмо, завернули тело в плащ-палатку и опустили. Насыпали холм. Из валявшихся у входа в собор обрамлений алтаря соорудили столбик. Топором и затем ножом соскоблили сантиметров 15 позолоты и химическим карандашом надписали: "Лейтенант Фуражкин Николай Сергеевич, 1893 – 11/11/1941".

По окончании Полеонов, как старший средь всех по званию, сказал последнее слово:
- Спи спокойно, товарищ командир. Не думали, не гадали мы, что враг сумеет забрать тебя. Ты же самый везучий, самый здоровый из нас был. Теперь будем воевать без тебя и за тебя. Жестоко воевать. Даю слово, что не пожалею ни одну фашистскую гадину, что попадётся мне на пути. Пока буду видеть и сила будет в руках, буду убивать этих тварей до последнего смертного вздоха. Никакой пощады не дам…

- Хочет кто ещё что сказать?

Вышел Кожевников:
- Прощай, Николай Сергеич. Многих повидал я на своём веку, но таких, как ты, людей мало. Отомстим мы за тебя, даже не сумлевайся.

Наши солдаты стояли почти по стойке смирно, не понукаемые к тому ничем. Внутренняя потребность отдать честь командиру вытянула их не по приказу или субординации. Уход любого человека – печальное событие для остающихся. Но тут, помимо печали, над строем солдат витала ещё и Скорбь великая. Вновь по лицам потекли слёзы. Не выдержал Соломин, не стерпел Камаев. Даже всегда спокойный Воронков отвернулся. Пацаны Петров с Цыбенкой попросту ревели, уйдя из строя в сторону. Сулейманов сел у холмика на колени и снова бесконечно повторял "таварыш камандыр, таварыш камандыр".

- Ничего, мужики, поплачьте. Полегше станет.

Бирюков взял малую лопатку и прихлопом поправил холмик со всех сторон. Рокотин принёс лейтенантскую каску из повозки и пристроил её на холм у столбика.

- Кружку кто-нибудь дайте, - Полеонов достал флягу, налил в поднесённую Ненашевым кружку спирт. - Помянем командира, - отхлебнул и пустил её по кругу. Спирт прошибал каждого своей резкостью, обжигая рты и глотки. Выпили все, в том числе и молодые. Полеонов долил в кружку спирта, с проворотом в грунт поставил её у каски. Береславский достал сухарь и примостил его сверху на обод кружки. Скрутили самокрутку, положили на сухарь. Всё, что могли.

Дали три залпа вверх. Постояли ещё минуты три, помолчали.

- Всё, мужики, уходим. Спи спокойно, Николай Сергеич.

Сапёры быстро собрались и ушли вереницей повозок на восток. Не знал никто из бойцов, что всего через сутки в монастырь придут немцы, а через трое суток, когда 317-й стрелковый полк 92-й дальневосточной дивизии начнёт героически выбивать их из монастыря, в могильный холмик попадёт наш снаряд и снесёт его, как не было. Так и потеряется след лейтенанта Фуражкина на этой Земле…

- Что ещё можете добавить к протоколу?
- Вроде всё рассказал, как было. Добавить нечего. Нам бы свой полк и дивизию найти.
- Хорошо. Поставьте роспись. Можете идти. Про полк ваш и дивизию мне ничего неизвестно. Спросите у танкистов. Их штаб через 3 дома отсюда.

Полеонов вышел на крыльцо сельсовета. Облегчённо вздохнул ("Пронесло лихо мимо"). В двух шагах от него стояли бойцы и повозки.

- Ну, что, мужики, - вздохнув. - Надо как-то дальше жить и воевать. Будем выбираться в сторону Тихвина. Здесь нашей дивизии нет.

Забрался на повозку, поёрзал, дёрнул вожжой и подал команду:
- Давай, родимая, трогай.

Впереди простирались долгие 1270 суток Великой Войны. И каждому нужно было суметь пережить их и дойти до Победы…