Игорь Иванович Ивлев. Повесть "Последний решительный". Часть 8. 11 ноября 1941 г. Кульминация.

Дневальные к утру сварили кашу, открыли оставшиеся консервы, согрели чай. Бойцы поели сменами. Лейтенант приказал весь нехитрый кухонный скарб собрать и отнести по большаку метров на 400 на бывшую стоянку обоза. Всё равно в этот день готовить уже ничего не придётся. Заслон своё назначение почти выполнил. Танк ушёл в тыл. Наличного боезапаса хватит на отражение двух-трёх пехотных атак. В активе остались только стрелковое оружие, два заряда ВВ и несколько мин у большака и ручья, растяжки лимонок вдоль ручья и на болоте и два фугаса там же. Если какой танк всёж-таки перелезет через ручей и не подорвётся на минах, то свой конец он найдёт на большаке, когда под ним взорвётся ящик тротила. Дорога будет запружена и разрушена, немцы потеряют девятый танк, задача окажется выполненной. Останется только при уходе взорвать и обрушить холм для полного немецкого "счастья".

Фуражкин испытывал объёмное чувство гордости и удовлетворения. Враг "сыграл" не по своим пруссачьим, а по его, фуражкинским, правилам. Кто он – простой волжский мужик, и кто германцы! Человек против машины. Силы несопоставимы, а глядишь ты, ведь так и не прошли. Вчера и позавчера сработало всё, что задумал он и заложили его бойцы на рубежах. Враг попадался в устроенные ловушки на каждом шагу у позиции. Виной тому самоуверенность фрицев в своих силах и недооценка русского воинства. Но и то правда - как врагу верно оценить нас как противника, если мы дотоле оставляли рубеж за рубежом даже при небольшом нажиме немцев? Любая сторона будет расслаблена постоянными лёгкими победами. И случись попасть в оборот, как в него сейчас попали немцы, не сразу командование поймёт, что именно на этом рубеже нужно воевать по всем правилам военной науки. Даже если рубеж этот узок, неудобен и заграждён. Непонятливость эта губит противника и нам на руку. Хорошо, хоть вчера немцы авиацию не применили. Погода была пасмурная, облачность низкая. А иначе налетели бы гады и перепахали всю позицию бомбами. Потом артналёт – и поминай как звали очередную роту русских. Но обошлось. Потому и живы пока.

Бойцы занимали оборону по всей линии. Ожидать, как и догонять, муторно. Что придумает враг? Лейтенант прошёлся по окопам, проверил готовность пулемётов, запасы патронов и гранат у людей. Всё было готово к бою. Почти всю оборону немцы уже выявили, против неё они непременно применят артиллерию, танки и, может быть, авиацию. Единственное, о чём не знал противник, - о наличии наших укреплений против болота в глубине леса. Там он пройти ещё не пробовал. Но именно там по всем тактическим представлениям можно обойти заслон на дороге и ударить по нему с тыла. Любой пехотный или танковый командир, окажись он в сходной ситуации, действовал бы именно так. Охват и атака. Для того Фуражкин и берёг "Максима". К нему в подмогу подкинули чешский "ZB", вынутый из танка, и MG. Для плотности огня лейтенант перевёл туда и часть бойцов с позиций Воронкова и Полеонова.

Перед рассветом послышался гул заводимых двигателей. Немцы прогревали технику. Сейчас подкрепятся, соберутся и двинут в наступление.

Пришёл рассвет. Гул моторов не прекращался, но и не приближался. Немцы чего-то ждали.

Над дорогой низко пролетел самолёт. На крыльях кресты. Разведчик. Видать, ас. По серому утру да при такой низкой облачности летать могут только уверенные в себе люди. Наших самолётов Фуражкин давно уж не видел. Только в боях в районе Будогощи ещё хоть как-то появлялась наша авиация, но когда это было? Суток 20 назад. Вот и сейчас самолёт оказался не наш. Лейтенант понял, что скоро должна двинуться и войсковая разведка немцев. Пеше, лесом, тайком.

- Товарищи, глядим внимательно. Сейчас фрицы пошлют свою разведку против вас. Смотрите в оба. Как только взорвётся растяжка – ни в коем случае не стрелять. Даже после того, как взорвётся фугас – не стрелять. Пусть думают, что нас тут нет. Тогда они основную часть пехоты сюда пошлют. "Максим" и остальные пулемёты из ниш не высовывать. Сами сидите по ячейкам, на болото смотрят только наблюдатели. Курить запрещаю.

Бойцы, конечно, всё понимали. И запрет на курение, само собой, восприняли как надо. Но курить хотелось многим. Поэтому ёрзали, шебуршились, то и дело выглядывая из траншеи. За что и получили нагоняй и от лейтенанта, и от Бирюкова. И если лейтенант обошёлся словами цензурными, то бывалый Бирюков пригладил норов выскочек выражениями покрепче. Подействовало.

Наконец-то рванула первая растяжка. От ручья послышался приглушённый крик. Затем второй взрыв лимонки. Фуражкин долго наблюдал в бинокль, но так никого и не разглядел ("Маскируются хорошо, ироды"). Больше взрывов не было. Послышался приближающийся гул танковых моторов.

- Надо полагать, они сейчас двинут танки и начнут обстрел позиций Полеонова и Воронкова. Товарищи, раз ручей они уже разведали, значит, скорее всего под прикрытием огня и шума танков они двинут сюда пехоту. Держитесь, как условились. Я сейчас к Воронкову, потом вернусь сюда.

Лейтенант махом преодолел расстояние до окопов Воронкова:

- Сейчас немцы начнут обстрел ваших позиций. Отойдите на 150-200 метров назад, всё оружие заберите, но прежде того оставьте в ячейках невысоко над брустверами на палках по 1-2 каски. Чтобы немец думал, что мы в окопах сидим. Он продолбит ваши позиции танками и артиллерией, а под их прикрытием двинет пехоту на позицию Бирюкова. Как только услышите стрельбу пулемётов с его участка, по мере стихания артобстрела возвращайтесь в свои окопы. Главное – не пропустите атаку пехоты против вас. Танки враг уже не пошлёт, а пехоту вполне может. Если пехоты на большаке станет много, товарищ Воронков, - подрывайте большак. Машинка при вас?

- Так точно, в сидоре.
- Держите её наготове, как ППШ. Чтобы в любой момент боя вы успели бы присоединить провода и сделать подрыв.
- А я её сейчас за пазуху положу.

И Воронков засунул машинку себе под шинель над ремнём. Получился горб спереди. Некрасиво, зато близко.

Лейтенант ушёл к Бирюкову. В это время на холме раздался первый взрыв. Старшина быстро сгонял за своими, поставил каски в ячейках, и все вместе спустились к завалу. Воронков сотоварищи уже выскочил из окопов и поджидал полеоновских поодаль. Взрывы стали чаще долбиться о холм. Вреда никакого, калибр мал. Пустой извод танковых снарядов.

- Сейчас арту подгонят, - Полеонов подмигнул Соломину. – Что, друг Соломин, боязно вчера было?
- Старшина, иди в баню, и так тошно.

Сашке Соломину вчерашний день дался непросто. Агнцем он не был, выпивал по гражданке как все, водочки по выходным или пивка по кружечке после работы дёрнуть проблем не было. Винные лавки размещались у проходной завода, где он работал, и никто никакой угрозы промфинплану в этом не видел. Пьяных и хмельных на завод не пускали, а после работы делай, что хошь. Но вчерашний спиртовой залёт под взрывами он воспринял как нечто похабное и стыдное для себя. Ведь приложился он к спиртяге от страху. Струсил. И Дмитрий Камаев струсил, и пехотинцы. Соломин никогда трусом не был. От драки не бегал, надо было – за себя мог постоять с кем угодно. По молодости в уличных битвах стенка на стенку характер закалил. Забиякой не слыл, попусту не нарывался, но уж если сошлась фишка на драку, то и себя не жалел, и пацанов своих в команду сплачивал. Не всегда побеждали чужих, но никто никуда не сбегал, бились до крови. А тут на холме душа ушла - нет, не в пятки, куда-то подальше. Совсем, что ли, выскочила. И он принял спирту, сколь успелось глотнуть. А там закружило башку так, что и отрубился вместе с остальными. Потом похмелье, ледяная вода кювета, кровавый вонючий танк – и стыд. Всепроникающий, неистребимый стыд. От того и сегодня икалось за вчерашнее.

Полеонов дал команду отойти подальше и залечь. На холм и к завалу заприлетали снаряды крупнее. Сначала от лёгких пехотных орудий, потом потяжельше, массированно и кучно. Разнесли позиции в пух и прах. В это время справа у Бирюкова послышались взрывы попроще.

- Ну, всё, фрицы пехотой полезли. Гранаты рвутся. Сейчас и к нам попрут. Пора в окопы.

Фуражкин не отрывался от бинокля. Взрывы растяжек показывали, что противник где ползком, а где перебежкой начал атаку. Снег предыдущих суток и ночей припорошил бечёвки гранат, заметить их сложно, если вообще возможно. Поэтому лимонки рвались то ближе, то дальше. И только теперь лейтенант понял, почему раньше не мог увидеть противника.

- Товарищи, враг в маскхалатах. Приготовьтесь. Огонь только по моей команде.

Вот как это всё назвать? Немецкая педантичность? Европейский порядок? Пресловутый орднунг? Снег только выпал, а у этих гадов уже и маскхалаты наготове. Нашим же ещё даже зимнее обмундирование не подвезли. Ну, ладно, сапёры из окружения выходили, им не получить. И бойцы подполковника Соловьёва в том же положении. А пехота-то гвардейская посвежее будет, и к тылам поближе. Но у них тоже одёжка летняя. Почему так? Где наши интенданты? Подвоз где?

Фрицы ползли по заснеженному и подмёрзшему болоту, почти сливаясь с поверхностью. Вот-вот и огонь нужно открывать. Лейтенант выжидал. Бойцы, и даже Бирюков, начали поглядывать в его сторону ("Чего команду не даёт?").

И тут бахнул фугас. Резчайший звук ударил по ушам. Болото поднялось столбом взрыва как стеной. Чёрная жижа вперемежку с мхом, корнями, трупами немцев взлетела метров на 10 вверх и начала опадать обратно. За первым взрывом последовал второй. То ли растяжку двинул кто из немцев неосторожно, то ли корень на бечёвку упал, то ли что помассивнее ("А может и труп"), но каким-то образом сработала и вторая закладка. Вторая чёрная стена поднялась против позиции и вдогонку к "гостинцам" первой осыпала траншею Бирюкова грязью, комками глины, кусками корней и человеческих тел. Получив по ушам и мозгам два сильнейших удара, бойцы без всякой команды начали палить по болоту из всего, что имелось в наличии. Подняли из ниш "Максима", MG и ZB, ощетинили ячейки винтовками и дружно врезали по противнику из всех стволов. По кому стреляли-лупили? Никто не мог на это ничего ответить. Стреляли и всё тут. И Фуражкин стрелял. И опомнился первым он:

Услышали не все и не сразу. Но очереди одна за другой стихли. Унялись и стрелки. На болоте виднелись два соединённых между собой чёрных круга, в центре которых зияли огромные воронки. Фуражкин глянул на Бирюкова:

- Сколько заложили?
- Да по пол-ящика-то будет на каждый. Чего жалеть-то?
- Молодец, Исай Андреич, как всегда. Нет слов, какой молодец!

И Бирюков ответил не по-уставному:
- Завсегда, товарищ лейтенант. Ежели чего, мы фрицу всегда поможем на тот свет спровадиться. Токмо приказ дайте.

Живых на болоте не было. От таких взрывов живыми не остаются. Разве что, если кто полз последним. Впрочем, и у них шансов выжить почти ноль. Даже если под взрыв не попал, то глубочайшая контузия выключит любой организм. Руками, ногами может кто ещё дёргать будет, но всё равно уже не жилец.

От бывшего мостка слышалась пехотная стрельба. Нет-нет, и танк саданёт фрицам в поддержку. Те стреляли от ручья по позициям Воронкова и Полеонова. Осталось ли хоть какое-то подобие окопов от них после артобстрела? Нужно проверить и поддержать их личным составом. На позицию Бирюкова враг толпой уже не полезет. Здесь достаточно оставить его бойцов и "Максим", а остальных людей и пулемёты увести к завалу.

- Товарищ Бирюков, держи позицию, решение на стрельбу принимай сам. В кошки-мышки мы с ними уже сыграли, теперь они знают, что мы здесь. Того и гляди сейчас миномётами обработают. Поэтому, как начнут, оставь в траншее двоих бойцов для наблюдения, а с остальными отойди метров на 100.

С этими словами Фуражкин ушёл к Воронкову и увёл бойцов. Бирюков оставил в окопах своих проверенных Малькова со Стенковым, а сам сотоварищи вынул из траншеи "Максима" с боезапасом и отошёл с ними, как и сказал лейтенант, от позиции в ближний лесок.

Против окопов Воронкова противник подогнал к взорванному мостку два танка, и те начали всаживать снаряд за снарядом в окоп и по завалу. Под прикрытием их огня немцы стали переправляться через ручей. Накопились у первого взорванного танка, потом перебежками по несколько человек достигли сожжённого, кто-то сидел под прикрытием невысокого берега ручья. Собралось их чуть ли не два-три взвода. Их бы миномётами накрыть – а нет у нас миномётов. Полеонов с холма, а Воронков от завала охаживали пехотинцев пулемётами, скороговоркой постреливали винтовки бойцов, но толку от них, пока фрицы не вставали в атаку, было мало. И незаметно – попали в кого или нет.

Прибыл Фуражкин с бойцами, приладили наскоро пулемёты. Нескольких секунд наблюдения за полем боя для Фуражкина было достаточно, чтобы понять, что фрицы вот-вот кинутся массой в наступ, и отбить их может не получиться. Слишком много их скопилось, а расстояние для броска осталось дюже небольшое. Можно не успеть скосить их даже пулемётами.

- Воронков, вяжите машинку к проводам. Давай, мужчина, давай. Раньше надо было сделать.

- Энто мы мигом, - Воронков достал машинку из-за пазухи, из ниши окопа вынул малую бухточку провода, привычным движением ножа ещё раз зачистил уже подготовленные концы, обмотал вокруг клемм и затянул их. Вставил ключ в гнездо, глянул из окопа:

- Лишь бы их арта провод не повредила. Ну, была ни была, – и прилёг к брустверу.

В это время послышались взрывы со стороны позиции Бирюкова. Массивностью и тяжестью разрывов они не обладали. Скорее всего, немцы начали обрабатывать траншею миномётами и лёгкими пехотными орудиями.

- Сейчас тут кинутся. Воронков, как только увидишь бросок в атаку и фрицев на большаке, не жди моего сигнала – рви не мешкая.

И, прибавив голоса:
- Бойцы, после начала атаки кидайте гранаты, а сразу после взрыва фугаса начинайте огонь из всех видов оружия. Старшина, то же самое.
- Понял, - донеслось с холма.

Танки перенесли огонь на холм. Пехота противника тут же рванула в атаку. Зычно заговорили наши пулемёты. Бойцы Воронкова начали забрасывать фрицев их же длинноручными гранатами. Но не успевали. Их действительно скопилось много и, невзирая на потери, они попёрли большинством по узкой полосе большака от мостка к завалу, приседая и стараясь стрелять на ходу. Те, кто попытался бежать по заболоченному участку, вязли и были быстро расстреляны стрелками. Много полегло и на большаке, но бежавших было слишком много.

- Мужики, мать его, жми уши, подрываю. Аааааааа, - Воронков заорал и резко крутанул ключ машинки.

Опять воздух сжался и юркнул словно в малое отверстие, а потом разверзся оттуда громогласным и нижайшим по тону сокрушительным бабахом. Большак взлетел на воздух. Окопы и холм подпрыгнули и шмякнулись обратно. Опять с неба полетели комья земли, булыжники, куски брёвен и расхристанных человеческих тел.

Досталось всем. И фрицам, от коих никого в живых не осталось, и русским солдатам, слишком близко находившимся к точке подрыва. Часть людей не успели ни уши закрыть, ни рты раззявить. Почти у всех от контузии начала сочиться кровь из ушей. На некоторое время вновь все оглохли. Часть бойцов выла, ревела и орала от боли, кто-то корчился в грязи по ячейкам. Винтовки валялись по окопу, пулемёты были свалены взрывной волной на брустверы. У каждого команда Фуражкина о стрельбе после взрыва вылетела из головы. Да и не по кому было стрелять. Если и мог кто остаться живым из немцев, так только тот, кто запоздал к атаке и находился не ближе ручья.

На некоторое время прекратили стрелять и танки. Вероятно, по ушам получили и экипажи. Над полем боя воцарилась относительная тишина, перемежаемая только воплями людей. Никто не стрелял. Никто никуда не бежал. Всем было адски плохо. И, покрывая белым саваном, над кровавым побоищем хлопьями повалил снег, медленно и печально.

Дороги не стало. В том месте, где заложили заряд, зиял огромный дымящийся провал. Болото потихоньку начало стекать в обрыв к Рапле. Кроваво-земляное месиво покрыло пространство между ямой от взрыва и завалом. На поваленных елях там и сям виднелись куски шинелей, сапог, человечьего мяса. Принесло всю эту склизкую массу и в окопы Воронкова и Полеонова. Кому-то упало на каски и плечи, кто-то принял сгустки крови и кишок прямо в лицо вместе со взрывной волной. И контуженные взрывом люди моментально перестали быть похожими на людей.

Оглушённый Фуражкин, словно в замедленном кино, смотрел на зачуханные грязью лица и фигуры солдат. Почему-то стало смешно от того, как кроваво-чёрные силуэты копошились в задымлённой траншее словно в тумане. Явь из сознания была выбита страшным воздействием взрыва, поднявшийся из утробы к кадыку смех сотрясал челюсть в попытке вырваться наружу. Фуражкин, приходя в себя, закрыл липкое лицо чёрными и такими же липкими руками и еле-еле сдержался, чтобы по-глупому не заржать. Лишь спустя время, медленно и тормозно осмотрев себя сверху донизу, до него не сразу дошло, что точно так же страшно, как бойцы, выглядит и он сам. Порыжевшая от глины шинель на полах была заляпана чёрно-красной жижей, а голова, плечи, петлицы и грудь и вовсе скрылись под её почти сплошным слоем. При виде блестящих белков очумевших глаз у таких же заляпанных бойцов, лейтенант постепенно уразумел, что от прежнего командира для всех остальных, кто его видел, у него остались разве что только такие же выделяющиеся на грязном фоне лица белки собственных глаз.

То, что они натворили в этой обороне, превзошло весь его прежний опыт. Никакого ощущения победы он не испытывал. Не до победы было разуму. Человек в сей раз побил такого же человека даже не как скотину или насекомое, а как инородную сущность. В нём, оглушённом и замороченном, даже некое чувство жалости разок шевельнулось к врагу. Даже вопрос сам к себе возник ("Что же мы наделали?").

Звенело в ушах. Голова чугунная. С трудом повернулся в сторону ручья, где ещё дымился провал, отрешённо посмотрел на свои руки, на заляпанную глиной и кровью шинель, на жалкие и потерянные блескуче-чёрные лица бойцов, в большинстве исходивших невольными слезами. И в противовес после потуг смеха большим приливом захотелось истошно взвыть зверем и ВЫТЬ, ВЫТЬ, ВЫТЬ благим матом, пока боль, ужас и бесчеловечие содеянного не изошли бы вместе с криком...

Откуда-то изнутри кто-то стал звать его по фамилии, и он ответил ему, заговорив сам с собой вслух:

- Фуражкин!
- А...
- Фуражкин!
- ЧЧЧего?
- Фуражкин!
- Что надо?
- Надо.
- Чего надо?
- Надо взять себя в руки, Фуражкин.
- Да? Умник какой. А как взять-то?

Сознание раздвоилось. Одна часть Фуражкина пребывала в оглушённом и заторможенном состоянии, другая подсказывала, что нужно встряхнуться и дать пример бойцам. Замолк.

Потом лейтенант опять заговорил ("Взять, взять, эх, мать вашу") и, словно получив некую подпитку, ведомый этим позывом, медленно переваливаясь и перебираясь через своих подкошенных взрывом солдат, командир двинулся по окопу, заглядывая всем в обезображенные грязью и чужой кровью лица, словно стараясь запомнить каждое. И слышалось "держись, браток" - говорил он солдатам, - "вставай, родной, вставай", и снова "держись, браток" и так долез он по окопу до валявшегося грязного MG. Поднял его приклад, скинул ошмёток чужой крови и плоти, неспешно передёрнул затвор и, совсем не целясь, заорал что есть мочи и с жуткими матюгами и междометиями ("Ннаааааа") выпустил в сторону противника сколько было в ленте патронов, пока очередной из них не перекосило в казённике.

Стрельба стихла, пулемёт дымил от исхода ствола. Кинул приклад на бруствер и к матюгам после вопля спокойно добавил:

- Хрен вам, суки, - а через паузу заорал, что было силы: - БОЛТА ВАМ В ГЛОТКУ, ПАДЛЫ! НАС НЕ ВЗЯТЬ!

- Не слышу. Так я говорю, бойцы?
- Так, всё так, тто-ва-рищ ко-ман-дир, - кое-кто из его подчинённых уже мог слышать и даже сбивчиво и чуть по-детски говорить. Ответили нестройно и не все, жизнь очень постепенно возвращалась в людские тела после столь великого потрясения. В части лиц появилась осмысленность. Люди превозмогали боль и оглушение. И Фуражкин вновь громко, сколь мог:
- Ещё раз. Так я говорю, бойцы?
- Тааак, - теперь уже и бойцы в окопе Воронкова поддержали, и с холма ответ донёсся. Жив Полеонов, жив курилка!

И, набирая в грудь воздуха, Фуражкин нарастил голос и медленно властно приказал:

- А теперь все, кто меня слышит, повернулись в сторону фрицев и все вместе орём наше русское "УРА" что есть силы. Раз-два-три. УРААААА!
- УРААААА! - понеслось от русских окопов в сторону битых чешских танков противника.
- УРААААА! - пронизывало мёрзлый лес до самых вершин уцелевших деревьев.
- УРААААА! - поддержали товарищей бойцы Бирюкова. И там живы, и там наша победа просияла.

И так не раз кричали наши бойцы, превозмогая боль и хрипоту своих голосов, пока не надсадили глотки. Невероятно, но после этой голосовой канонады, - конечно, так просто совпало, - но оба танка противника попятились обратно от ручья, не делая ни единого выстрела. Ошеломлённый враг нежданно отступил…

Пришёл Бирюков. Можно сказать, что чистый, лишь шинель по подолу, на груди и локтях в рыжей глине. Увидел Фуражкина, солдат Воронкова – ужаснулся и сменился в лице. Хотя, конечно, ожидал увидеть нечто подобное, но реальность превзошла все представления.

- Как вы тут, товарищ лейтенант?
- Ничего, живы. Что на позиции?
- Позицию держим. Вот только Мальков и Стенковой от мин погибли. Порвало ребят. "Максим" целый. Патроны имеются.
- Понятно. Старшина, спуститесь сюда.

Полеонов резво принёсся по разбитой траншее к завалу. Ему и его подчинённым досталось немногим меньше, чем бойцам Воронкова. Но было видно, что мощь взрыва на большаке и ему причинила немалый урон. От одного уха по скуле на шею стлался красный след вытекшей крови. Раз прибежал по зову, значит, слышал.

- Товарищ Полеонов, проверьте бойцов. Доложите количество раненых и контуженных. Товарищ Бирюков, посчитайте количество патронов и гранат на позициях. Отдельно по нашим, отдельно по немецким. Товарищ Воронков, поднимите своих, кто может ходить, пройдитесь по фрицам, соберите оружие и боеприпасы, если есть годные. Раненых и контуженных фрицев достреливайте, всё равно им не выжить. Пусть хоть не мучаются.

Нет, товарищи, это не жалость и не жестокость. Это можно назвать соучастием. Фуражкин ясно представлял себе, как же безысходно лежится уцелевшим фрицам, у которых нет никакой возможности выжить после взрыва и контузии. И смерть не пришла, и жизнь их не ждёт, а так, лишь теплится. Свои их уже не спасут, а нам они не нужны. Ночь их добьёт, через несколько часов замёрзнут. Всё ж человеки. Русская пуля для них как избавление от неизбежных мук. И для наших вполне сердобольных мужиков эти действия глумлением не станут. Незачем глумиться. Да и нет в русском характере этого гадкого свойства. В отличие от иных супостатов с округи России.

- Товарищ лейтенант, картина следующая. Всего убитых трое. Кравцов, Мальков и Стенковой. Раненых 12, ранения средние и лёгкие, но часть раненых контужена, ходить могут только с провожатым. Контуженных разной степени тяжести без ранений 24. Через несколько часов большинство придёт в себя. Остальные примерно в порядке. Всего личного состава 52 человека вместе с вами.
- Так, значит, в относительном порядке всего 16 человек. Я правильно понял?
- Так точно.

- Товарищ командир, по гранатам расклад такой. Лимонок 16 штук, немецких колотушек 17. По патронам. Для MG осталось 3 коробки лент и 4 барабана. Для ZB только 2 коробки. Россыпью есть сидоров 8-9 немецких патронов к карабинам, пока не пользовали. Карабинов целая гора. Для "Максима" 3 коробки. У бойцов в запасе по 20-30 наших патронов.
- Не густо. На один небольшой бой. Сейчас и Воронков может чего подберёт. Итак, что у нас в запасе из закладок осталось? Несколько лимонок на болоте, и то, есть ли, нет ли. Несколько тээмок у ручья и у окопа. Два ящика тротила в холме. В запасе тротил ещё есть?
- Так точно, один ящик остался. Взрыватели имеются, шнур тоже.
- Хорошо, надо подумать, куда мы его можем пристроить.

Воронков с товарищами постепенно собрали на поле боя горку гранат, целую кучу поясов с подсумками, несколько коробок лент для пулемёта, штабелёк карабинов. Искорёженный MG после осмотра выбросили. По раскиданным вместе с останками хозяев ранцам нашарили немало съестного. Некоторые даже сапоги себе присмотрели по размеру, стащили с бывших хозяев, а кто и с их оторванных ног, отмыли от крови в болоте и теперь сидели на поваленных ёлках, без тени смущения напяливая на свои ноги. Мёртвым уже не нать, а живому службу справят. Чего добру пропадать? Постепенно перетащили всё найденное за завал. Распределили по траншеям. Фуражкин распорядился дневальным поделить съестное и также раздать бойцам.

Фрицы не показывались. Было совершенно непонятно – что они предпримут? Нужно провести разведку. Более-менее в порядке бойцы были только у Бирюкова. Фуражкин поставил им короткую и ясную задачу:

- Товарищ Ненашев, возьмите с собой 6 красноармейцев, пройдите петлёй от своей позиции правее болота с загибом к дороге. Сегодня ночью танки стояли примерно в километре отсюда. Сейчас их не слышно. Что будет делать противник – непонятно. Ваша задача состоит в обнаружении противника и определении до него расстояния. Это раз. И второе, посложнее. Вам нужно оценить намерения противника. Готовится ли он продолжить наступление? Всё ясно?
- Конечно, товарищ лейтенант. Сделаем в лучшем виде, не беспокойтесь.
- Тут надо схитрить. Возьмите с собой MG, коробку с патронами, штук 5 немецких колотушек, 3 их карабина, патронов штук сто. Также возьмите с собой ППШ, а у остальных пусть будут наши винтовки. Как по-немецки огонь знаете?
- Никак нет.
- Фойер. Запомните? Фойер.
- Фойер. Запомню.

- После того, как понаблюдаете и оцените намерения врага, вам нужно пошуметь. При обратном отходе заберите чуть влево подальше в лес. Выберите место, почуйте ветер. Если он будет в сторону противника, то это то, что нужно. Начните стрельбу из ППШ и наших винтовок. Потом пауза. В паузе поорите "Фойер", "Фойер". Может ветер до фрицев эту команду донесёт. После неё открывайте огонь из MG и карабинов, а чуть позже начинайте бросать немецкие колотушки. Из MG стреляйте короткими очередями. Из ППШ в ответку тоже. В общем, нужно создать для фрицев ощущение того, что мы их обходим. И что какой-то их заслон бьётся с нами. Но немецкого заслона-то там нет. Поэтому фриц подумает, что что-то непонятное происходит у него на фланге. Пока начнёт разбираться, пока туда подкрепление пошлёт, пройдёт время. А там и вечер спустится. Нам время надобно, чтобы фриц повторно сюда не пополз. Нам навала не выдержать. Поэтому пусть он ползёт на свой фланг "отбивать" нашу несуществующую атаку. Как только покидаете все гранаты, выпустите всю коробку MG, повторяю, короткими очередями, и настреляете из ППШ, винтовок и карабинов, руки в ноги и бегите сюда в оборону. Всё, удачи, бойцы.
- Есть. Товарищ лейтенант, дозвольте вопрос не по уставу.
- Не по уставу? Валяйте.
- Откуда вы всё это придумываете, ну, такие хитрости?
- Эх, Ненашев, повоюйте с моё, ещё не то в голову придёт. Тут на любую хитрость пойдёшь, лишь бы живыми все остались.
- Дык ведь вон оно как в обороне получилось. Что мы заложили – всё сработало. Фриц попался как кур в ощип.
- Понимаешь, товарищ Ненашев, голову потерять много ума не надо. Встал над окопом не вовремя и получил очередь в грудь. Был человек и нет человека, - лейтенант посмотрел в сторону лежащего под берёзой Кравцова. – Жаль пацана. Поэтому на войне прежде всего думать надо, ставить себя на место противника и пытаться понять - как он будет воевать при том или ином нашем действии. Суворов ещё назвал это наукой побеждать. Книга у него есть такая. А теперь, товарищ Ненашев, время пошло. Выдвигайтесь.
- Есть, товарищ командир.

Ненашев ушёл с шестью пехотинцами. Взвалили на плечи MG, подхватили коробку, рассовали за пояса колотушки, трое оставили свои винтовки и понесли карабины. От их разведки и удачных шумных действий, по сути, зависела судьба остальных. Не можешь ударить сам или сдержать навал врага – уколи его сбоку.

Фуражкин решил использовать оставшийся ящик тротила там, где дорога начиналась от взорванного мостка. Придётся громить её до конца. Взрыв разнесёт ещё один участок и тогда преодолеть узость танками не получится вовсе. Ручей, яма, вторая яма. Такое не замостить временными гатями. Болото справа не даст пройти, к тому же там подорвавшийся сгоревший танк возможный проход загораживает. Единственное, что пока сдерживало Фуражкина от отдачи приказа - наличие замёрзших трупов фрицев, сложенных давеча на берегу ручья у большака. Подрыв куска дороги приведёт к их разрыванию и крошению. Фуражкин с бойцами только что пережил всё это, и решиться на повтор оного духу у него не хватало. Мёртвый враг не вызывал у него приязни, но и оставлять его у ручья не хотелось. Придётся бойцам ещё немного потрудиться.

- Товарищ Полеонов, надо сходить на тот берег разведкой. Возьмите с собой трёх человек, ППШ, гранаты, проверьте – есть ли кто, может, за нами наблюдают.
- Есть.
- Товарищ Воронков, прикройте старшину пулемётом от сгоревшего танка. Чуть что, сразу дайте поддержку ему.

И Полеонов прытко ушёл четвёркой к ручью. Воронков перетащил MG на броню копчёного танка, приладил ленту из коробки, сам встал рядом на подачу ленты. К пулемёту встал Иванущенко.

Полеонов довольно быстро вернулся:
- Нет там никого, товарищ лейтенант. Может нам ещё мин там положить?
- У нас остатка нет. Разве что если у нашего окопа снять.
- Я так и хотел предложить. Всё равно добро не сработало и уже не сработает, а так в дело пустим. Фриц же там уже не ждёт гостинцев.
- Добро. Пойдите вместе с Воронковым.

Воронков, который всё это слышал, следом проворно разминировал участок у своего окопа, бойцы подобрали мины и ушли за ручей. На том берегу вновь поставили 6 штук в шахматном порядке и замаскировали их следами и снегом. В это время вдалеке справа послышались автоматно-пулемётные выстрелы и взрывы гранат.

- Отряд Ненашева воевать начал. Сейчас даст жару немцам, - бодрячок Полеонов и сей момент использовал для поднятия настроения личного состава. Люди пока ещё пребывали в состоянии скорее унылом и болезненном, чем встряхнувшемся и боеспособном. Им требовались ободрение и дружеская поддержка. Каждый только что испытал сильнейший удар по организму. Небо поменялось местами с землёй. Кровавое поле боя, звон в ушах и недомогание до сих пор занимали сознание больше, чем голод, холод и желание жить. Взрывы воткнули вглубь ощущений каждого словно по ржавому гвоздю, освободиться от которых пока получалось не шибко.

Стреляли недолго, пока были патроны, но пошуметь удалось солидно. Враг теперь будет думать, что у него есть опасность слева, а не только впереди у ручья. Близящийся вечер и ночь не позволят ему повторить атаку на позицию роты. Мы выиграем ещё сутки. А всего целых трое суток. Трое суток!!! Горстка плохо вооружённых бойцов сдержала с помощью природы армаду фрицев! И те ничего не смогли сделать с русским заслоном.

- А напоследок мы им и дорогу вконец добьём, и холм обрушим, - Фуражкин, поглощённый мыслями, даже не заметил, что последнюю из них вновь высказал вслух. Он сидел на стволе ели в завале, покачиваясь и засунув руки в карманы шинели. Навалилась усталость. Нёс он свою тяжесть, нёс, сколько мог на плечах, и теперь, после содеянного за трое суток в обороне, она прижала его нещадным грузом, клонящим плечи и чувства вниз. Всё он понимал. До тонкости. Контузия всегда так проходит. От потрясения организма до уныния мозга. Со своей плохостью кажется, что и всё вокруг хреново. Было всё это у него не раз на прошлых войнах. Но вот так плохо и кроваво-гадко ещё не было. Как в говнище какое погрузился ("Это пройдёт, Фуражкин, ты же знаешь. Встряхнись, дружище").

Вернулся Ненашев с пехотой:
- Товарищ командир, в общем фрицев на том берегу ручья нет. Похоже, они в деревню обратно ушли. Чего им в лесу по холоду ночевать?
- Точно нет?
- Мы уж и так, и эдак смотрели. К дороге подошли метров на 200. Нету там танков. И пехоты не видно. Спектакль мы им устроили. Слышно было?
- Ещё как слышно. Целое представление. Хорошо, молодцы! Сдайте пулемёт Воронкову.

Фуражкин решил дело перетаскивания трупов немцев объяснить своим солдатам. Надеялся, что поймут. Он чуял, что сейчас эти слова обязательно нужно сказать. А не поймут, не примут нутром – на то приказ на исполнение последует.

- Товарищ Полеонов, соберите-ка личный состав. От Бирюкова оставьте двоих в боевом охранении, остальных всех сюда.

Собрались все. Контуженный народ, кто мог стоять, кое-как выстроился в шеренгу по двое. Лейтенант не торопил их. Сам еле стоял.

- Бойцы, товарищи мои, послушайте меня! Мы с вами в боях совершили невозможное. Всего мы вывели из строя восемь танков, из них четыре уничтожили. Мы отразили несколько атак пехоты, уничтожив многие десятки человек фрицев. Собрали богатые трофеи, которые обратили против врага. Эти бои всем нам дались весьма тяжело. Мы потеряли трёх своих замечательных товарищей. Часть из вас ранена, часть контужена. Но мы задержали на этом рубеже немецкую махину на трое суток. Мы молодцы! Большие молодцы! Сейчас наше положение таково, что сражаться нам против танков почти нечем. Но танки через нас здесь больше не пройдут. Мы выполнили важную задачу командования. Теперь нам нужно привести наш рубеж в совершенно непроходимое препятствие. Для этого мы взорвём остаток дороги у ручья. Однако, на берегу лежат немецкие трупы. Мы их специально положили там для устрашения фрицев. Взрывать будем там же. Поэтому прошу, не приказываю, а именно прошу сейчас напрячься и всем вместе перенести трупы противника дальше подорванного у ручья танка вверх по течению. Полагаю, что всем нам с лихвой хватило сегодня разорванных в клочья немецких трупов. Правильно я говорю?

- Правильно, - послышались всего три-четыре отклика, остальные промолчали.

Фуражкину показалось, что его слова большинство не одобряет. На самом деле части остальных было просто до жути муторно, стояли покачиваясь, многие вовсе не слышали. А те, кому получше, просто не взялись быстро ответить.

- Правильно, товарищ лейтенант, всё правильно, мы не изверги. Верно я говорю, Воронков, Бирюков, Иванущенко? – Полеонов наклонился в строю и посмотрел влево.
- Всё верно, товарищ командир, - Бирюков сказал низким басом, основательно и уверенно. – Хватит нам порванных трупов. Хоть и фриц, и гад он, а всё же человек. Нам с мёртвыми чего воевать-то? Они уже отвоевались. Нам живых надо уделать. И мы их уделаем! А с этими… Надо – дык отнесём.
- Вот и ладно. Слушайте мою команду. Берём за руки, за ноги вчетвером, тащим их за взорванный танк, там складываем в штабеля. После раскладки подложите под них несколько лимонок, вырвите кольца и поставьте их на боевой взвод. Также растяните лимонки по берегу. Приготовьте сюрприз супостатам. После того, как площадка освободится, бойцы, у которых состояние получше, начнут там рыть капонир. Закладываем ящик тротила, взрываем электрическим способом. За дело, товарищи!

Дело нехитрое. Заснеженные трупы уже давно окоченели, бойцы несли и складывали их как дрова, а кого и волоком тащили по грязи. Площадку освободили быстро. За час-полтора отрыли в ещё мягком грунте обочины дороги солидную яму. Туда поставили ящик тротила, протянули провода далеко за завал, проверили и вставили в патрон-боевик капсюль с проводами и аккуратно присыпали ящик вынутым грунтом. При взрыве вывал земляной массы неизбежно присыплет и лежащий в ручье битый танк. Фрицам побольше трудов придётся приложить для его извлечения.

Фуражкин приказал собрать всё оружие, которое можно использовать, и послал Петрова и Цыбенко за своим обозом в Верхнее Заозерье. Увезти трофеи можно было только на повозках, настолько много после себя оставили фрицы в итоге битвы.

Вернулись посланцы на семи повозках. Привезли в армейских термосах горячую кашу, сухари, селёдку, махорку. Нужно было видеть выражение лиц Кожевникова и Сулейманова, когда они увидели развороченную позицию, а пуще того – почерневших контуженных солдат. Молодые Петров и Цыбенко по пути, сколь могли, умылись, а по прибытии в деревню рассказали про все ужасы, кои довелось испытать, но что такое рассказ по сравнению с тем, что видят глаза? Кожевников оглядел всё это безобразие, подошёл к Фуражкину и, не говоря ни слова, преодолев субординацию и нерешительность, полез в обнимки к лейтенанту. Оторвался, вытер мокрые глаза:

- Как же вы сдюжили, Николай Сергеич?
- Вот так и сдюжили, Иван Степаныч. Троих сапёров потеряли, половина контуженные, треть раненые. И фрицев остановили. А уж побили сколько их - даже не считали.
- Вы ведь задачу как целый полк выполнили.
- Ну, полк не полк, а заслон своё назначение оправдал. Малыми силами максимум результата. Вот так и воюем. Давай, Иван Степаныч, собирай трофеи, руководи погрузкой, а мы сейчас последние штрихи доделаем. Как погрузишься, отводи лошадей метров на 300 и жди нас. Да, и раненых сразу прими на повозки. Там у дороги должна наша кухонная утварь лежать, тоже забирай.

Раненые потянулись к обозу. Бойцы подносили собранные трофеи, погрузили все пулемёты, боезапас. Часть поклажи не вошла, пришлось бросать прямо у завала, что похужее да немецкое. А раз бросать, то чтоб и врагу в исправном виде не досталось. Полеонов самолично погнул стволы карабинов меж двух тесных берёз, а затворы собрал и выбросил в Раплю с обрыва. Бирюков с Рокотиным и Береславским сходил на свою позицию, забрал медальоны и чуть присыпал мёрзлой глиной останки погибших Малькова и Стенкового. Дал выстрел. На обратном пути то же самое сделали и для Кравцова.

Обоз ушёл. Фуражкин, щадя уши и организмы подчинённых, увёл всех метров за 200 от завала и приказал Воронкову подрывать заряд. Тот вынул машинку из сидора, приладил в клеммы концы проводов, вставил ключ и резким движением после поминального речитатива ("За Кравцова, за Малькова, за Стенкового") крутанул его по часовой стрелке. Грянул взрыв. Опять воздух ёкнул, поднялась стена вывороченной земли. Чуть ли не половина солдат зажали уши руками. Несколько человек инстинктивно отвернулись от взрыва, словно бахнул он рядом. Да, долго будет ещё людям икаться пережитое днём побоище.

- Хороший салют нашим товарищам. Идёмте проверим.

Контуженные остались на месте, а остальные вернулись к завалу. Взрыв уничтожил большак и сделал этот участок совершенно непроходимым для техники. Казалось бы, радоваться надо, но ни у кого, и у Фуражкина в том числе, никаких положительных эмоций не было. Сделали свою работу – и ладно. Теперь надо подготовить холм к подрыву. Зря что ли штрек внутрь его копали.

- Старшина, помните куда бухту провода сложили?
- Конечно, помню, сейчас откопаем.

Оставленную в ячейке бухту провода, который шёл от заложенного в холм тротила, засыпало взрывом артснаряда. Проверили выход провода из капонира. Вроде цел. Штрек не попорчен. Откопали бухту и начали растягивать её без дёрганий по большаку к сидящей группе контуженных. Провода было больше, решили уйти подальше на всю длину. Собрались в кучу.

- Вот и всё, товарищи. Последний привет от нас Гитлеру на этой позиции мы сейчас отошлём самой быстрой почтой. Чтоб ему ни дна, ни покрышки. А всем нам доброго здоровья и победы. Да, товарищи, желаю всем нам дожить до Победы. Дойти до Берлина и посмотреть в глаза этой твари Гитлеру.
- Товарищ лейтенант, разрешите?
- Давайте, старшина, действуйте.

Полеонов принял у Воронкова машинку, соединил провода с клеммами, глянул на всех, заулыбался и крутанул ключ. Склон холма будто бы вжался, а потом взвился жутким грохотом и огромным массивом поднявшегося грунта. Тот завалил и большак, и еловый завал, и окоп Воронкова. Получилась довольно высокая поперечная преграда, полностью воспрещавшая какое-либо движение по дороге, кроме пешего перелезания.

Лейтенант не мог не вернуться. Он считал своей обязанностью убедиться в результате работы. За ним двинулись его сапёры. Подхватилось и несколько пехотинцев.

Зрелище предстало им масштабное. Обрушение холма сделано качественно. В сочетании с ямами на бывшем большаке, отсутствием мостка через ручей преграда для техники вышла на славу.

Взобрались наши мужики на рыхлую вершину вывала, осмотрели дело своих рук, постояли молча под медленно падающим оттепельным снегом. Слова были лишними. Всё, что могли, люди сделали. Начинался новый этап жизни и войны для каждого из них.

Прошла минута-другая. И тут Фуражкин задал неожиданный вопрос:
- Коммунисты есть?

- Понятно. А комсомольцы?
- Так точно, товарищ командир, - Петров ответил за двоих с Цыбенко.
- Слова пролетарского гимна помните? "Интернационала"?
- Помню. Вставай, проклятьем заклеймённый, - неуверенно проговорил Петров. Его поддержал Цыбенко:
- Весь мир голодных и рабов, – и уже дружнее вдвоём в мелодию:
- Кипит наш разум возмущённый и в смертный бой вести готов.

- Чего смолкли? Ну-ка, мужики, берёмся за плечи и давайте все вместе, - и, обратившись на горбу вывала во вражью сторону, положив друг на друга руки, наши солдаты сначала нестройно, но постепенно подымая в силе и раскатистости, запели на весь лес продолжение гимна большевиков, коим никто из них не был, но для каждого именно этот гимн показался сейчас самым важным и уместным по причине своей долгожданной победы:

Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим -
Кто был ничем, тот станет всем.

А уж когда подошли к припеву, сапёры и пехота с удвоенной силой, слившись в едином порыве музыкального полотна, зычно ударили точными строчками по жуткой картине лесной битвы:

Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!

Вот так и спаялся ратный Дух Русских Воинов с отчаянной силой простых слов гимна, подымавшего в то время работных людей на бой со злом независимо от страны, языка и национальности.

Продолжать не стали. Помолчали. Лейтенант открыл кобуру, достал и взвёл ТТ:
- За наших! За Родину! За Сталина! За Победу!
Дождался, пока остальные взведут оружие:
- Пли!

Стрелковый залп объял окрестности, отдался слабым эхом в дальних елях и ушёл в небеса.

Полеонов, прилаживая ППШ за спину:
- Последний или не последний, но решительный точно. Правильно я говорю, Соломин?
- Куда уж правильнее. Такого решительно натворили, аж самим тошно.

Лишь вернувшись к контуженным, Фуражкин подал команду:

- Товарищ Воронков, смотайте остатки проводов от обоих подрывов. Всё, товарищи, выдвигаемся в Верхнее Заозерье. Помогаем друг другу. Контуженные, опирайтесь на здоровых. Здоровые, помогайте контуженным.

С трудом встали. Ковыляя и спотыкаясь на каждой кочке, еле передвигая ноги и превозмогая звон в ушах и недомогание, так потихоньку и почапало по большаку от рубежа своей суровой Виктории победившее русское Воинство. И глянь на это кто со стороны, точно бы спросил - да победители ли это? Герои ли? Где стать победителей? Где гордость и мощь? Не было их. Безмерная усталость и боль верховодили выжившими. Каждый шаг давался тяжко. Ни блеска радости на лицах, ни шуток, ни задора. В сознании всех колыхалась лишь осязаемая близкая цель - дойти до поворота, дойти до следующего, дойти до деревни, а дальше... Дальше видно будет.

Но кто станет всерьёз утверждать, что победа – это только парад? Кто откажет в подвиге обессиленным воинам Фуражкина? Тот, кто ни разу дальше дивана в своих фантазиях не воспарил и ни на что подобное свершённому не способен.

Наши героические мужики шли парами и тройками, помогая самым немощным. Кто-то взвалил на себя по три винтовки, кто-то чужой сидор себе на плечи кинул. Дорога размокла, ноги елозили по глине. Часто останавливались. Цепочка растягивалась, выбившимся из сил отстать легче лёгкого. Кто-то бессильно садился прямо на дорогу в грязь, не в состоянии передвигаться дальше. Ждали всех. Подымали сидящих. Брались по четверо, пятеро, шестеро в одну шеренгу и, качаясь и матерясь, так шли, занимая подчас всю ширину тракта. Прошли с километр, не более. Но показался этот километр десятком.

Впереди послышался шум колёс и топот копыт. Оказалось, Кожевников разгрузился в деревне и аллюром, сколь было возможно, пригнал повозки обратно, в каждую посадив по бойцу-извозчику.

- Ну, ты молодец, Иван Степаныч, догадался. А то бы мы ещё полдня тащились.
- Вот и я думаю, чего вам полдня тащиться-то? На лошадях сподручнее будет.
- Раненых сдали?
- Так точно, в лучшем виде, уже увезли в санбат к гвардейцам.

Бойцы расселись и двинулись в обратный путь.

Лес расступился, у дороги их окликнули из боевого охранения.
- Свои, сапёры едут, - ответил Кожевников.

Доехали до первых домов. Кожевников, шедший первым, остановил свою лошадь и обернулся к Фуражкину:

- Тут это, товарищ лейтенант, в общем такая картина. В Верхнем Заозерье свободных изб нет, всё занято. Я присмотрел два дома в Нижнем Заозерье, там и баня есть. Уже затопили. Но нужно спуститься по горке и перейти через ручей.
- Так в чём же дело?
- Вам же начальству доложиться надо. А потом пойдёте вниз – как нас найдёте?
- Ну, чай деревня не город, отыщу как-нибудь. Двигайтесь вниз и располагайтесь. Старшина, мойте людей, проверьте наличие продовольствия. Если на вечер и утро не хватает, идите обратно сюда с повозкой, вместе найдём начпрода и получим.

Повозки повернули на боковую дорогу и начали спускаться в Нижнее Заозерье. А Фуражкин пошёл по деревенской улице к штабу полка. Показалось, что странно и как-то беспечно расположилось полковое хозяйство в деревне. У околицы оборона жиденькая, укрепления нарыты, но преград на дороге нет. Чем и как защищать-то? Наткнулся на танк ("Старый знакомый"), повозки, грузовики. Постучал пистолетом по броне. Не сразу, но приоткрылся люк в башне ("Кого ещё чёрт несёт?"):

- Броня, приветствую. Где командир?
- А ты кто такой, чтобы я тебе про командира отвечал?
- Лейтенант Фуражкин, командир сапёрной роты.

Танкист вылез из башни:
- О, извините, товарищ лейтенант, не признал. Сидим, службу несём. Командир надысь в штаб ушёл. Товарищ лейтенант, ну как вы там?
- Навоевались. Можно сказать, что вдоволь. Наложили фрицев штабелями. Ладно, пойду. Привет командиру.
- Ага. Извините. Так точно, привет передам!

У последней избы стояли две полуторки. В кузова грузилось некое имущество. Фуражкин спросил у какого-то лейтенанта:
- Где можно увидеть подполковника Соловьёва?
- А ты кто такой красивый?
- Лейтенант Фуражкин, командир сапёрной роты 1009 стрелкового полка. Нахожусь в оперативном подчинении командования 1007 полка.
- Командир с комиссаром уехали в штаб дивизии генерала Андреева. Обещались быть к вечеру. Умыться не пробовал?
- Понятно, а начпрод где расположился?
- И начпрода нет, с ними убыл.
- Вы, похоже, на выезд собрались?
- А это уже не твоё дело, лейтенант.
- Так-так. Как и не ваше про красоту и про умыться.
- Вот и ступай отсель подобру-поздорову.

Фуражкин лишь махнул рукой в ответ и ушёл. Он был несколько обескуражен. Командования нет, обороны, считай, нет, танк в деревне, а не у околицы, продовольствия не получить. Того и гляди, что до греха дожить в пять секунд.

Спустился по склизкой красно-глиняной горке к ручью. Как тут спустился Кожевников с лошадьми и повозками? А как он днём тут поднялся? Ноги съезжали словно на лыжах. Пришлось сойти в увядшую траву на обочину. Фуражкин поднял щепоть мягкой глины, растёр меж пальцев. Красная, липкая, тягучая ("Сколь хороша-то! Да её на кирпичи или посуду самое то будет!").

Перешёл ручей, своих быстро нашёл по повозкам у изб. Вызвал раздобревших от тепла Полеонова, Воронкова и Бирюкова. Отвёл их в сторону:

- Так, товарищи, слушайте сюда. Что-то не очень понятное творится. Деревня к обороне не подготовлена. На окраине грузятся полуторки. Танк в деревне, а не на позиции. Продовольствия нет. Командование убыло. Делаем следующим образом. Отпускайте пехоту в Верхнее Заозерье, пусть своих командиров отыщут и поступают в их распоряжение. Всё наше инженерное имущество соберите в повозки, лошадей накормить и запрячь. Бойцов не парить, только быстро помыть. Не расхолаживаться и не рассиживаться. Чтобы каждый был готов подняться по тревоге немедленно. Собрать наше личное оружие, а также "Максима", оба MG и чешскую машинку. Погрузите их на повозки вместе с боезапасом, какой к ним остался. Попросите у хозяев изб картошки и капусты. Поставьте вариться картошку в мундирах. Если печки недавно стоплены, пусть чугунки с картошкой в печной под поставят, там быстрее согреется.
- Всё так плохо, товарищ командир?
- Плохо или не плохо – здесь есть более высокое командование. Даже в отсутствие командира и комиссара. Им решать. А мы, как воины Красной Армии, должны быть всегда готовы к бою. Немцы ночью не воюют. Если до ночи они не придут, тогда до рассвета отдыхаем, лошадей выпрячь, пулемёты занести в сени. А если придут, то мы будем готовы. Всё поняли?
- Так точно.
- Давайте, действуйте скоренько и не мешкая. Вот ещё что. Поставьте, как помоются, Петрова и Цыбенко на чердаки наблюдателями. Смотреть за Верхним Заозерьем. Фрицы могут без выстрелов и без танков войти.
- Как так?
- По лесу мотоциклы и пехоту провести могут? Могут. А на мотоциклах пулемёты. Да малые миномёты погрузят. А у наших только винтовки и танк посреди деревни. Так что бдим в две пары глаз за верхом.

Фуражкин зашёл в избу. Внутри сидели в ожидании бани и его бойцы, и пехотинцы. Вокруг солдат копошились дети, а один из них лет 12 всё расспрашивал Соломина ("А мы? А немцы? А мы?"). Тот обстоятельно отвечал. Иной раз что-то подсказывали Камаев с Лазаревым. Не оставались в стороне и Рокотин с Береславским, вставляли словечко, дополняя Соломина. Глянули на Фуражкина, тот кивком одобрил рассказ и добавил:

- Только не приукрашивайте, говорите как есть. Товарищ Лазарев, вам нужно возвращаться в свою часть. От лица командования выражаю вам благодарность! И от себя благодарю за службу! Сейчас вся пехота собирается и уходит наверх в Верхнее Заозерье, так что и вам придётся идти.
- Товарищ лейтенант, а у вас никак нельзя остаться? Уж больно прикипели мы к вам.
- Остаться можно только по приказу командования. А командование убыло. Поэтому нужно действовать по уставу. Пехота нам была придана временно для обороны позиции. Оборона завершилась. Вам надлежит вернуться в свою часть. А дальше видно будет. Как только будет возможно, подам рапорт об откомандировании вас, Иванущенко и ещё нескольких человек в моё распоряжение. Если вы и они не против.
- Никак не против. Только за.
- Ну, вот на том и порешим.

Деревенское тепло быстро размягчило лейтенанта. Скинул шинель, сначала умылся из рукомойника, грязь и копоть не смыл, понял, что рукомойником их не одолеть, нужно сходить в баню и наскоро помыться. Баня ещё не протопилась, но вода в бочке уже была горячей. Открыл дверь, выпустил дым и так с открытой дверью в бане по-чёрному и помылся. Жаль, попариться не придётся, вся гнусь и тяжесть прошедших дней вышли бы. Да и ладно, хорошо хоть так удалось.

Привёл себя в порядок, даже побрился. Вернулся к избе. Лошади уже были запряжены, пулемёты погружены. Начало холодать, день с плюса на минус покатился. Подошёл Полеонов:
- Товарищ командир, провианту на весь личный состав мало, а на сапёров, ежели пехота уйдёт, достаточно.
- Достаточно – это сколько?
- На 14 человек хватит на трое суток, а с растяжкой и экономией на все пять.
- Картошку сварили?
- Так точно. Варим ещё. Пехоте отдадим горяченькую. Небольшой подарок от нас.
- Капусту, морковку, свёклу, лук спросили?
- Да, уже в повозках.
- Понятно, мойте бойцов и отправляйте пехоту.

Фуражкин зашёл в избу и сел писать донесение командиру полка. Хозяйка поставила перед ним тарелку с картошкой, блюдце с луком, чашку с чабрецовым чаем, плошку черники:
- Извините, масла и сахару нету.
- И на том спасибо, хозяюшка.

Донесение составилось небыстро. Карандаш в огрубевших пальцах не слушался, выходили не свойственные лейтенанту каракули. Но в общих чертах всё изложил. Пока строчил, незаметно между делом приговорил всю тарелку с картошкой и блюдце с луком. Выпил остывший чай пополам с черникой. Вроде и мала пайка. Ни тебе каши, ни мяса, а сыт!

Тут зашёл Полеонов:
- Товарищ командир, пехота построена.
- Хорошо, сейчас выйду.

Накинул шинель и вышел к солдатам. Те привели себя в более-менее пристойный вид, даже шинели немного почистили.

- Товарищи бойцы! От лица командования выражаю вам благодарность за ваш ратный труд! Вы очень сильно помогли нам в обороне. Без вас мы не справились бы. Желаю вам успехов в продолжении службы! Смерть немецким оккупантам! И от себя добавлю – будьте здоровы, мужики, воюйте так же честно, как на позиции, живите долго и доживите до Победы! Если кому придётся побывать в Берлине, не забудьте про нас. Мы вас тоже не забудем. Картошку взяли?
- Так точно! Товарищ лейтенант, не откажите в рапорте. Мы к вам хотим.
- Рапорт последует. Всего вам доброго. Ура!
- Ураааа!

Сапёры и пехотинцы обнялись напоследок и те ушли в Верхнее Заозерье. Лейтенант вернулся в избу:

- Как старшого зовут?
- Никанор. В честь прадеда.
- Держи, Никанор, карандаш военный, - и лейтенант вручил сыну хозяйки двуцветный тактический карандаш из планшета. Пацан смущённо принял подарок. Мать к нему:
- Что надо сказать?
- Спасибо, дяденька командир.
- Пожалуйста, Никанор. Живи долго. В школу ходишь?

Мать за него:
- Ходил, пока школа работала. А сейчас все уехали отсюда. Нас в Нижнем пару десятков семей тут только по избам осталось. А с Верхнего даже председатели сельсовета и колхоза уехали.
- Вам бы тоже не помешало бы, немец близко, того и гляди сюда придёт.
- А куда мне с детишками? Мал-мала меньше.
- И то правда. Имейте в виду, немец лютует, если сюда придёт, выгонит всех в сарай или в баню, так что приготовьтесь. Запасы какие-никакие туда снесите, матрасы, одеяла, подушки. Никанор, веди себя хорошо, тебе ещё жить да жить. Слушайся маму и помогай, понял?
- Понял. А вы у нас надолго, дяденька командир?
- Как обстановка позволит.
- А кто такая обстановка?
- Ты подумал – тётя какая-нибудь? Нет, обстановка – это… - и тут Фуражкин осёкся, поняв, что мальцу никак не может объяснить, что же это такое – обстановка. И решил сказать по-другому:
- Как наше командование прикажет, так и будет. Поступит приказ оставаться – останемся, поступит приказ уходить – уйдём. Вот это и есть обстановка.
- А я подумал злая бабка обстановка, - осмелел Никанор.

Лейтенант пивнул ещё вкусного чаю с черникой, а потом вышел на сельскую улицу. День был на исходе. Небо прояснилось. Вокруг всё было спокойно. Раз так, решил сходить в Верхнее Заозерье, доставить в штаб донесение. Только развернулся позвать Полеонова, как с восточной окраины Верхнего послышались пулемётные очереди и одиночные выстрелы. Начали плюхаться мины, слышны были взрывы гранат. Выбежали Полеонов и Воронков:
- Товарищ лейтенант, очередями-то из MG палят, не Дегтярёв это. А MG только у нас, у пехоты их нет.
- Вот того я и опасался. Если это немецкая моторазведка, то их должны отогнать. А если это силы побольше, тогда они не на разведку пришли. К ночи вряд ли бы фрицы за просто так сунулись. Собирайте бойцов к повозкам. Готовность номер один.

Фуражкин зашёл в избу:
- Хозяюшка, а тут из Нижнего Заозерья какие дороги и куда будут?
- Одна в Верхнее Заозерье через ручей, а оттуда хоть на Тихвин, хоть на Хортицы. А другая лесная, мы по ней на монастырь Реконьский ходим. Она потом на Порог выводит.
- Порог – это что?
- Это село большое, там сельсовет. Дрегельский район.
- И где дорога начинается?
- А на том конце деревни через поле дорожка-то имеется. Она и приведёт к монастырю.
- Монастырь что – действует?
- Нет, давно уж, лет 10, как закрылся. Но все постройки стоят. Там много их, есть где остановиться.

В Верхнем Заозерье бухнул выстрел танка. Разрыв. Ещё выстрел. Разрыв.

- Благодарю! Счастливо вам оставаться. Обстановка требует с нас выдвигаться. Понял, Никанор? Вот так быстро сложилась обстановка. Бывай здоров! И вы тоже, хозяюшка. Берегите детей! Прощайте.
- Прощайте, товарищ командир, - Никанор подбежал к лейтенанту и обнял его как мог.
- Ладно, малец, будем жить. Держи пять!

Фуражкин протянул ладонь мальцу, тот, сколь было силы, пожал её, после чего лейтенант с улыбкой вышел в сени.

Выйдя из избы, первым делом начал слушать – что делает танк. Тот завёл двигатель, стрелять перестал. Вряд ли ему была видна в сумерках хоть какая-нибудь вражеская цель. Танк газанул несколько раз, и потом шум его мотора начал постепенно удаляться в сторону юго-западной окраины Верхнего Заозерья, туда, где у выезда располагался штаб. Гул мотора, не смолкая, удалялся, пока не стих из-за дальности.

- Ушла ведь броня, ушла, - Полеонов затушил бычок и сплюнул. – Никак, оставили деревню? Вот это оборот!

В Верхнем за ручьём на горе показались лучи фар. Штук десять мотоциклов на движении осветили дорогу и крайние избы. В лучах колыхались фигуры пехотинцев. Ветром донесло звучную немецкую речь и смех. На ходу пускали ввысь ракеты, постреливали из карабинов и автоматов. Противник занимал Верхнее Заозерье практически без сопротивления с нашей стороны. Разве что постреляли у околицы, да наш танк пару раз грохнул. Вот и весь бой. Как они прошли через устроенную Фуражкиным преграду – только немцам и было известно. Успели уйти пехотинцы полка в отход или нет – сейчас уже никто не разберёт. Лейтенант и его бойцы снова остались предоставленные сами себе. Путь, по которому они пришли сюда, был теперь закрыт. Оставалась одна надежда на дорогу до Порога.

Воронков в сердцах не выдержал:
- Да когда ж у него люди и техника закончатся! Столько уже их набили, а они всё прут и прут.
- Видать, лесом всё-таки прошли, окаянные. Без тяжёлой техники, только с мотыками. Их и на руках можно через болото протащить. Так, товарищи бойцы. Противник занял деревню и преградил нам путь. Поэтому у нас одна дорога осталась – выдвигаемся в сторону монастыря и Порога. Начинаем движение. Лошадей не подгоняем, уходим тихо.

Лошади постепенно выстроились в вереницу. Фуражкин шёл последним.

Тут Никанор босиком выбежал на крыльцо, и, поджимая одну ногу, как аист, с детским тоненьким криком "прощайте, товарищ командир" начал махать вслед уходящим солдатам.

- Куда ж ты, пострел, босой побежал? – мать завела его в избу и закрыла за собой дверь.

Так и остались на всю жизнь в памяти Никанора холод крыльца, вереница повозок, тяжело идущие на потухший закат русские солдаты в касках и доносящаяся стрельба из Верхнего Заозерья…

Немцы не сразу заметили уходящую колонну. Шум моторов и свет фар мотоциклов, вероятно, не позволяли осмотреться по окрестностям и услышать скрипы кавалькады повозок. Но, как только заглушили моторы, а глаза у стрелков привыкли к густым сумеркам и уши услышали скрипы, фрицы развернули пару пулемётов и с колясок открыли огонь в сторону Нижнего Заозерья.

- Товарищ лейтенант, может, ответить им из MG? – Полеонову не терпелось хоть чем-то пульнуть по фрицам.
- А что, мысль дельная. Молодец, старшина. Оставайтесь с одной повозкой и пулемётом у крайней избы, а мы сейчас повозки пустим по полю в галоп. Постреляйте по немцам, поотвлекайте их на себя короткими очередями, а мы тем временем до леса добежим. Как добежим, дадим очередь из ППШ. После этого быстро догоняйте нас.

Полеонов остался вместе с Соломиным у крайней избы, развернул пулемёт и изготовился к стрельбе. Лошади припустили по полю, что было сил, подгоняемые вожжами кучеров. Немцы пуще прежнего начали палить по уходящей колонне, но тут по ним стал работать короткими очередями Полеонов. Переместили огонь к нему, но попасть в него было сложно. Не будь дураком, тот скрывался за углом избы и охаживал мерцающие огоньками точки в Верхнем Заозерье столько, сколько позволила полная лента из коробки. А колонна между тем благополучно добралась до леса.

Фуражкин завёл всех в лес метров на 100, взял у Воронкова ППШ, вышел к крайнему дереву и дал очередь вверх. Из деревни продолжали поливать пулемётами по окрестностям. Лейтенант понял, что стали стрелять и в их сторону по засвистевшим в ветвях и стволах пулям. Не иначе вдогонку Полеонову молотят. В белый свет как в копеечку.

Фуражкин не сразу понял, что произошло. Толчок в грудь, покачнулся, упал. Надо встать, а ноги не слушаются. Кое-как перевернулся на спину, медленно раскинул руки. На небе уже были видны звёзды ("Вот и я сейчас к вам полечу"). В груди поднялся жар, всему телу стало тепло. Хорошее состояние. Так было когда-то, когда он всей семьёй на берегу Волги купался. Тепло, вольготно и хорошо. В меру жаркое солнце, тёплый песок, обожаемые детишки рядом копошатся. Память закружила его по закоулкам прошлого бытия, как на карусели в парке культуры и отдыха в Горьком. Выхватывались счастливые моменты его жизни. А они были, и было их много. Не всегда же он был разрушителем поневоле. Он много проектировал и строил в мирной жизни. Спираль полёта его Души поднималась всё выше и выше. Он приподнялся над деревьями, увидел лежащего себя, поначалу удивился. А потом всё понял. Кончился его век. Темноты не было. Себя он видел, как днём. Увидел подъезжающего от деревни Полеонова, гнавшего по полю лошадь что было сил. Подлетел к нему: "Прощай, брат Полеонов. Когда-нибудь свидимся уже здесь"…

В сгустившейся темноте никто и ничего не заметил. Послышался топот копыт и скрип ступиц повозки. Полеонов с Соломиным вернулись невредимые.

- Всё, товарищ командир, отправили мы им гостинцы. У вас-то все целы?
- А командир у края леса, тебя встречает, - Воронков приподнялся с повозки. – Нешто не видел его?
- Как встречает? Нет там никого.
- Да как это нет? Он ППШ взял и пошёл тебе сигналить. Очередь-то слышал?
- Слышал. Тааак, а ну-ка пошли поищем командира.

Бойцы соскочили с повозок и всей гурьбой двинулись к краю леса. Фуражкина быстро нашли. Он лежал, словно спал. Полеонов расстегнул шинель и пальцами почуял тёплую кровь, пропитавшую левый карман гимнастёрки. Приложился ухом к груди, ещё раз, глухо выжал из себя:

- Всё, братцы, погиб наш командир. Пуля в сердце. Мать честнАя, как же так?
- Да не может быть. Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, - Бирюков начал тормошить мёртвого Фуражкина, даже с высоты своих лет не веря в его быструю смерть от залётной пули.
- Бирюков, хватит. Умер командир.

Часть бойцов заплакала. Каждый из них подумал "хорошо ночь, никто не видит", и только невольные всхлипывания нескольких выдавали их состояние. А были средь них и молодые, и зрелые. Стесняться некого, такие ужасы пережили вместе, что чьего-то слова по поводу слёз уже вряд ли кто боялся.

Подошёл Кожевников, склонился над Фуражкиным, обнял его:
- Как же так, Николай Сергеич? Зачем ушёл?

Сулейманов сел на колени около Фуражкина и непроизвольно начал раскачиваться, что-то бубня. Лишь постепенно мужики вокруг услышали, что он повторял одни и те же слова "таварыш камандыр, таварыш камандыр".

- Так, бойцы, берём командира, несём к повозкам. Взялись, - и Полеонов с товарищами осторожно отнесли лейтенанта к лошадям. Там освободили место в одной из повозок, подбросили сена из другой, положили лейтенанта в повозку и тронулись. Лошади как-то выбирали путь, прошли не менее трёх километров, но, дойдя до ручья, встали. Полеонов из кармана Фуражкина достал фонарик, посветил и понял, что нужно ждать утра. Наобум не пройти, можно засесть. Распрягли лошадей. Не опасаясь быть замеченными, развели костёр, достали варёной картошки в мундирах, капусты, вскипятили воду. Чаю уже давно не было, поэтому пили просто кипяток и жевали сухари. Полеонов назначил караул, подчасков, а всем остальным приказал отбиваться на сон.

Игорь Иванович Ивлев. Повесть "Последний решительный". Часть 8. 11 ноября 1941 г. Кульминация.

Последний решительный. Часть 8. 10 ноября 1941 года.

Это есть наш последнийИ решительный бой;С ИнтернационаломВоспрянет род людской!Это есть наш последнийИ решительный бой; С ИнтернационаломВоспрянет род людской!

Последний решительный. Часть 8.
10 ноября 1941 года.