Сердце подскажет...

14 января 2006 г.

Полковник Федор Красов получил отпуск и поехал в родную Комаровку, проведать мать. Последние годы он все реже бывал в своей деревне. С тех пор, как получил папаху, жена и дети предпочитали отдыхать где-нибудь на море и таскали его с собой. Поехал на машине, благо новое место службы теперь было недалеко от родных мест.

Жадно вдыхая деревенские запахи, Федор прошел пустой улицей до калитки старенького дома.

Мать болела. Лежала под старым одеялом из разноцветных ситцевых лоскутков, вытянув вдоль тела руки. Увидев сына, она попыталась встать, но Федор остановил:

- Лежи, мама, я сам все сделаю. — Он поцеловал мать в сухие синеватые губы и принялся доставать из сумки продукты.

- Феденька, подойди ко мне…

- Да, мама, — присел он на кровать. Его немного покоробило это «Феденька», словно он не здоровенный пятидесятилетний мужик, а малец пятилетний.

- Сынок, помираю я… — тяжело прошептала мать. – Отец мне вчера привиделся… Просит, чтобы нашли мы его и похоронили, а то на ногах кто-то то и дело костер разводит.

- Мама, ну что ты такое говоришь… — вздохнул Федор.

Он не ожидал в этот приезд увидеть мать в таком состоянии. И все же полвека работы дояркой давали себя знать. Как он ни ругался в письмах, чтобы бросала свою навозную ферму, тем более, что давно на пенсии, мать так и бродила туда каждое утро: «Некому работать, сынок, молодежь вся по городам, да и коров жалко, изревутся ведь, недоенные-то…». Так и шли годы, пока их колхоз совсем не развалился. Тогда коров нарушили, а ферму растащили на дрова. Доярка Катерина Красова после этого и совсем затужила.

От рассказа матери про необычный сон Федор весь вечер не находил себе места. Шагал по избе из угла в угол: "Приснится же такое: найди отца и похорони…".

Он остановился у засиженной мухами фотографии отца. Это был его единственный, и, как сейчас говорят в армии, «дембельский» снимок, после срочной службы, за год до войны. Большой плотный лоб, колючие прищуренные глаза, на груди – какой-то значок. Рассмотрев отцовскую фотографию, Федор обратил внимание, что в переднем углу опять появилась икона, о которую он в свой последний приезд, рассердившись на религиозность матери, поранил руку, когда снимал ее. Крови тогда было – как из барана…

Федор давно уже был вдвое старше отца, знал, что похож на него. Когда приезжал в деревню лейтенантом, часто слышал от соседок: "Ну, исто Иван прошел…".

Своего отца Федор не видел ни разу. Как ушел на второй день войны на фронт, так и с концами. Даже ни одного письма от него не было. Ушел Иван Красов воевать на второй день после свадьбы. Была у него с Катериной, матерью Федора, всего одна сладкая ночка, где они и дали ему жизнь.

Извещение на сержанта Ивана Красова, что пропал он без вести, пришло осенью 41-го. А в начале марта 42-го Катерина и родила. Рожала одна, на ферме, под мычанье голодных коров. Зубами перекусила пуповину, полежала, пока не утихла боль. Закутала сына в старую холщовую юбку, уложила его в клеть на солому и опять села за подойник.

В детстве Федор редко думал про отца. Да и трудно было вспоминать того, кого ни разу в жизни не видел. Таких, как он, росших без отца, в деревне было большинство. Из их Комаровки на войну взяли 44 мужика и парня, а вернулись всего трое, да и те – кто без руки, кто без ноги. Не слышал Федор, чтобы кто-нибудь из баб после войны искал бы могилки своих мужей. Не до этого было: надо детей кормить-поднимать.

К тридцатилетию Победы в деревне поставили железный памятник с красной звездочкой. Учитель из соседнего села написал на нем фамилии погибших на фронте, на этом увековечивание памяти односельчан и закончилось.

- Мама, ну где же теперь я найду отца, — снова присел Федор на кровать. – Ведь больше чем полвека прошло! Да и мало ли что тебе могло привидеться… Как он может быть столько времени – и не похоронен!

Как офицер, Федор, конечно, знал, что в 41-м отступающие войска хоронили своих убитых товарищей редко. И после войны все еще хоронили, да и в газетах, особенно ко Дню Победы, то и дело появлялись статьи, что поисковики нашли где-нибудь в Новгородской области и торжественно предали земле останки наших погибших солдат. Но ведь столько лет прошло!

- Феденька, — снова позвала его мать, — сходи-ка ты к Афоне Лопатину. Они вместе с отцом на войну уходили, может скажет, где он погиб. Тебе, военному, это легче понять.

- Так ты же спрашивала раньше, помнишь – говорила мне, что в Белоруссии отец погиб.

- Спрашивала… Афоня сказывал только, что в Белоруссии, а как погиб – не знает. Федор взял из дорожной сумки бутылку водки, засунул в карманы по огурцу, накинул куртку на плечи и вышел из дома. Открыл машину и из бардачка достал дорожный атлас.

Афоня Лопатин жил почти напротив их дома. По дороге Федор остановился у памятника погибшим односельчанам. В длинном списке нашел свою фамилию – "Красов И.В.". — "Да-а, и это только из одной деревни…" - с грустью подумал Федор. В соседних, он знал, домой вернулись тоже по три-четыре мужика.

Афоня Лопатин, в когда-то синем, а теперь выцветшем почти добела костюме и сером заплатанном валенке, сидел на лавочке у дома и не торопясь курил самокрутку. Вместо второй ноги у него была деревяшка, Афанасий изредка почесывал ее: "Зудит к погоде…". Ногу ему оттяпал молодой хирург в 43-м под Паричами, когда вся их рота напоролась на минное поле.

- Афанасию Петровичу – привет! – поздоровался Федор. – Господи, неужели еще где-то махорку выпускают?

- У меня запас – до смерти хватит. Да уж и скорей бы что ли…

- Что так? – спросил Федор, доставая пачку сигарет.

- Надоело глядеть на поганую нынешнюю жизнь, — ответил старик.

- Чем же это она поганая?

- А ты разве не видишь? Наш же, деревенский. Или и тебе звезды на погонах совесть застили? – и, после паузы, уже миролюбиво: — Все служишь?

- Да вот думаю через год-другой уходить в отставку. Тоже надоело смотреть. На нынешнюю армию. Так ведь и живем по принципу: "Пока в Красной Армии бардак – она непобедима".

- А где служил-то?

- Проще сказать, где не служил. Сначала, после училища, на Украине, потом на Кубе. В Эфиопии побывал, в Венгрии. В Афганистане довелось три года воевать. А теперь вот из Чехословакии сюда перевели.

- "Перевели", — передразнил старик. – Видел по телевизору, как вас с оркестром да под зад пинком…

Федору стало неприятно от этих слов старого солдата. Что спорить – ушли из Европы с позором, как побежденные. Много лет Федор, особенно когда служил за границей, гордился, что вот он, сын погибшего на фронте деревенского мужика, стоит с полком в самом сердце Европы. Теперь от этого чувства осталась лишь горечь.

"А это что за китайская рота?" — часто вспоминал он удивленные слова одного из встречавших в России их эшелон генерала. Да, как нарочно, в полку тогда, перед распадом СССР, подобрались в основном раскосые азиаты. Русских ребят в армии становилось все меньше… Вот и его сын, еще школу не закончил, а уже только и мечтает, как бы от армии откосить: "Не буду я твоих олигархов защищать!".

- Выпьем, Афанасий Петрович, — Федор поставил на лавку бутылку, достал из карманов огурцы.

- Нельзя мне, — вздохнул старик. — Ну, разве стаканчик, от расстройства…

- Афанасий Петрович, вы ведь с отцом моим вместе на фронт уходили. Где он погиб, примерно?

- Уходили-то мы вместе, только меня в саперную роту определили, топором махать, а его и других наших деревенских – во второй батальон, им винтовки дали. На вокзале перед отправкой, пока городские начальники речи говорили, да оркестры играли, успели с ним до киоска сбегать, по два стакана красного вина выпили…

- А на фронте виделись с ним?

- Два раза встречал его. Первый раз – когда из окруженья на прорыв пошли, он еще скатку на шоссе потерял и горевал потом, а второй – когда носили им в батальон термоса с кашей. Нас тогда еще четверо окруженцев в лесу остановили, винтовки наставили – "Давай каши!". Так и пришлось наложить по котелку. Сожрали и ушли к реке, а потом, ребята говорили, прострелили себе ладошки. Ну, наш командир дивизии, настоящий был мужик, всех и приказал тут же расстрелять. Отвели их в кусты и, как собак… На другой день погиб и весь наш батальон, где твой отец был. А когда мы туда кашу носили, я с ним еще посидел немного, в его окопчике, покурили. Боевой он был парень, значок у него имелся: "Отличник РККА". По тем временам – почти как медаль… Помню, как говорил, что в батальоне у них несколько человек из Западной Украины, мутят что-то, двое ночью ушли к немцам – штыки воткнули в бруствер и подались…

- А где стоял батальон? Хотя бы примерно…

- Место как сейчас помню – в лесочке между шоссе и речкой по названию Сож. – Афанасий Лопатин выпил водки, занюхал ее огурцом. – Мы, рота наша саперная, как это шоссе перемахнули, лесом на Сож пошли, переправу строить, да сваи не смогли забить – течение быстрое, так пушки по дну тросами и перетаскивали. А их батальон оставили место прорыва прикрывать, недалеко от шоссе.

- А по карте мог бы это место показать?

- Так могу и показать, примерно. Была бы карта… Нас в Орше выгрузили, оттуда пешком за один день километров шестьдесят протопали, куда-то за станцию Чаусы. Там первый бой приняли, и наступали даже! Лейтенанта там своего опять расстреляли…

- Сами что ли? Как это? И почему "опять"?

- А когда к вечеру танки немецкие сзади загудели, он нас собрал и говорит: "Все, ребята, можно разбегаться". Ну, наши мужики его к сосне поставили и пулю в лоб. Комиссару полка доложили, тот и ругаться не стал. А первого хлопнули по дороге на фронт. На какой-то станции напротив нас стояли платформы с ранеными, оттуда кричат: "Вот нас какими везут! И вы такими же будете!". Эшелон этот тронулся, а из соседней теплушки один, потом оказалось, что лейтенант, соскочил и бросился догонять, ну, ребята его в спину и завалили. Дурак, мог бы жить…

- Ну и вояки же вы были тогда… — протянул Федор.

- Дерьма хватало… Был случай – после первого боя – идем всем полком, а навстречу – колонна в штатском, человек двести. Оказалось, мобилизованные, но немцы их где-то перехватили и направили в плен на сборный пункт, даже без охраны. Мы думали, что они с нами дальше пойдут воевать, так нет – ночью все ушли… Среди местных тоже дураков хватало. В каком-то селе у дороги спрашиваю тетку: "Немцы были у вас?" - "Были, все такие культурные: пользуются французским одеколоном, кушают только курочек…". Хотел я ее, дуру, прикладом поучить, да ротный сказал, что местных жителей обижать нельзя. А танков тогда, в первом бою, много подбили, я еще ползал смотреть, какие они там внутри: что тебе наше сельпо – целые отрезы сукна и ситца, ящик нашей "Рябиновки" стоял целехонький, коробка с "Тройным" одеколоном. И эти – "три веселых друга", все тут же, поджаренные…

- Так покажи по карте, Афанасий Петрович, где вы проходили тогда, — Федор открыл дорожный атлас. – Вот Орша…

- От нее смотри дорогу на Могилев, — сказал Афанасий Лопатин, — А прорывались мы через большое шоссе, которое шло на Кричев. Подошли к нему с севера где-то у городка Пропойск — название такое, что век не забудешь. Помню, тогда говорили, что идем на прорыв в районе деревни то ли Алексеевки, то ли Андреевки, первой и второй. Первая была перед шоссе, а вторая – на берегу Сожа.

Федор внимательно всмотрелся в карту, мысленно стараясь представить обстановку лета 41-го в этом районе. Он знал, что по этой линии наступала танковая армия Гудериана, прямо на Москву.

- И что же стало с батальоном, где отец был?

- Точно никто ничего не знает. Слышал, что утром оттуда посыльный прибежал: "Немцы напали!". Командир полка послал на выручку две роты и батарею "сорокапяток", но пехоту немцы на переправе отбили. Потом слышал от артиллеристов, что "как акула съела батальон": все лежали расстрелянные в своих ячейках. Никто оттуда не пришел. Разное тогда в полку говорили… Думали, может быть их газами отравили, потому что танков здесь у немцев не было. Комбата нашли с отрубленной головой…

"Бандеровский прием", — подумал Федор.

- Как немцы могли целый батальон перебить за полчаса – никак не пойму, продолжал Лопатин. — Потом, как ветер оттуда подует – смрад, погода жаркая стояла… Вот там твой отец где-то и лежит. А нас через неделю перебросили на другой участок фронта.

Они допили водку, и Федор пошел домой. – "Надо ехать", — решил он.

- Мама, я, пожалуй, съезжу в Белоруссию, — сказал Федор матери. – Лопатин рассказал, где примерно погиб отец. Поеду…

- А там сердце подскажет, сынок…

Он позвонил в город, сказал, что надо съездить по делам на несколько дней и попросил жену приехать, присмотреть за матерью.

Через сутки Федор был уже за Кричевом. Дальше по шоссе ехал медленно, чтобы не проскочить перекресток, где прорывался из окружения полк с его земляками. Наконец, слева от дороги заметил памятник. Остановил машину. – "Пожалуй, где-то здесь…" – решил Федор. Никаких надписей на постаменте не было, таких стандартных памятников – солдат с автоматом – в России, наверное, сотни. Напротив – указатель с названием деревни – Алексеевка 1-я.

- Подскажите, эта дорога ведет к Сожу? – спросил Федор женщину, стоявшую на остановке.

- Да, километра три до реки, проехать можно.

На столбе у леса висел знак радиационной опасности. — "И сюда Чернобыль дошел…" – понял Федор. Он вошел в лес, стараясь брать влево от проселочной дороги: где-то здесь, по рассказам Лопатина, и должны были быть позиции погибшего батальона.

В лесу стояла жуткая, гробовая тишина. Скоро у Федора, мужика неробкого десятка, появилось ощущение чего-то гибельно страшного. Изредка, как стоны умирающих, слышался скрип сосен.

Следы стрелковых ячеек в этом лесу стали попадаться метрах в трехстах от шоссе. Скоро стала хорошо видна вся линия обороны батальона, расположение рот и даже взводов. Первая находка — ржавая советская каска, пробитая пулями, через несколько шагов — вторая. Он стал внимательно рассматривать брустверы окопчиков, и — что это? Череп! Пробит у виска осколком. Быстро разгреб песок руками — костяк скелета, винтовочные гильзы, подошвы сапог. Голенища давно сгнили, но резиновые подошвы были, как новые. Из носка сапога Федор достал несколько маленьких косточек пальцев ног. – "Может быть, это отец?" – Он долго сидел здесь, слушая тишину… — "Череп на виду и никому нет дела… — думал он. – Не может быть, чтобы сюда никто с тех пор не заглядывал – хотя бы грибники".

Федор, не торопясь, обошел весь участок обороны батальона. – "Грамотно встали, — отметил он. – Но ячейки рыли слишком густо. Зато шоссе держали под плотным огнем…". Отсюда хорошо был слышен шум проезжавших по дороге автомашин.

Сориентировавшись, он прямо через лес вышел к дороге, а по ней в деревню. За домами голубела река. У первого же дома он встретил старушку, спросил лопату: "Нашел в лесу останки нашего солдата, надо захоронить". Женщина спросила, откуда он сюда приехал. — "Ой, да у меня же был список из восемнадцати фамилий солдат, и все они были из Горьковской области. Все сгорело, когда немцы отступали, — рассказала старушка. — Когда наши пошли на прорыв, то бежали по улице к реке. И орудия были, большие и малые, и на конях были. Очень много здесь войск прошло за Сож, вот здесь у них была переправа, — показала она место у реки. — Немцы здесь нарыли траншей, у леса стояли танки. А наши были за Сожем, в поле".

- Мать, а почему не хоронили погибших в этом лесу?

- После боев мы ходили туда, но убитых только прикапывали в окопчиках. Много их было в лесу, под каждым кустом лежали. Где-то в начале шестидесятых сюда приезжал какой-то полковник, из полка, что здесь воевал, потом съездил в военкомат, ругался там, тогда и стали хоронить. Несколько телег черепов и костей собрали, говорили, что человек двести, а захоронили их у шоссе, и памятник тогда поставили. Но, наверное, не всех тогда нашли.

- А вы всю войну здесь и прожили? – спросил Федор.

- В отступление мы не уходили, прятались в погребушке. Только прибегли мы туда, немцы кричат, чтобы вылезали. А страшно было так, что все мы онемели. Вижу, как немец гранату из-за ремня достал и в нас. Погибла женщина, на руках у нее был шестимесячный ребенок, так он жив остался, а в ногах двое мальчиков — оба насмерть. И девку одну ранило. А я жива осталась. Если будет еще одна война, так лучше не дожидаться смерти, а самому себе ее сделать… Помню, как немцы гнали наших пленных… Сами верхом, а наши идут спотыкаются, бедняжечки, немцы их бьют… Один раз идем — немцы на нас, и как загогочут, автоматами грозят. Сейчас вы не поймете, что такое было девушке в лесу встретить немцев… Это не передать, какой ужас. У нас был хлеб и бульбочки немного, несли детям, а они подумали, что это мы несем партизанам. Один немец автомат навел и повел в комендатуру. Сердце замерло так, что ни о смерти не думаешь, ни о жизни. Спас переводчик, отговорил немцев нас убивать.

К ним подошли еще несколько старушек, помолчали, а потом наперебой стали рассказывать:

- Солдаты на поле перед шоссе лежали побитые, как овечки… Через нашу деревню немцы провезли привязанными к машине двух раненых… А я в лесу встретила солдатика, раненного в ноги, он попросил у меня сухарика или водички, но я сама была вся в крови. Он сказал, чтобы мы спасались, и умер… У побитых мы собирали документы, все были из Горьковской области. Были и письма, фотографии. Документы сховали под баньку, а ее потом немцы сожгли… А я после войны отправила документы убитого его жене. Помню, что фотокарточка еще была… Солдаты убитые лежали друг на друге, штыками поколотые. Западный ветер подует — дышать нечем было… Мы взяли веревки и стали носить их в ямки. А такие все были молодые, красавцы… У нас в селе было много раненых солдат, спасали их, а потом они обували наши лапоточки и — на восток, догонять своих…

Федор слушал и чувствовал, как все в нем немеет. Наконец, взял лопату и пошел лесом напрямик в батальон. По дороге встретил лесника, проверявшего надрезы на соснах – как стекает смола в специальные чашечки. Постояли, покурили.

- Бывает, иду – кости белеют, — рассказал смолокур. – Сгребу на них хвою или дерном закрою. Их тут много… Одно время сюда повадился ездить какой-то московский скульптор, собирал солдатские головы для своей мастерской…

"Жуть какая-то…", — подумал Федор. – Ну что мы за страна такая…".

Вернувшиеся с фронта солдаты возрождали страну, растили детей, радовались внукам, в День Победы поднимали чарку, а здесь, в лесах над Сожем, дождями вымывало из окопчиков белые кости. Этих солдат хоронил лес — опавшей хвоей и осенними листьями. Держава не жалела денег на огромные гранитные и мраморные мемориальные комплексы, с каждым юбилеем Победы у ветеранов, оставивших непогребенными своих однополчан, прибавлялось медалей, проносившиеся по шоссе мимо окопчиков "Победы" и "Жигули" сменили "Мерседесы" и "Ауди", а они так и лежали под дождями и солнцем, и не слышали ни соловьев, ни кукушек.

Федор быстро нашел место, где он оставил найденные череп и солдатские кости. Выкопал могилу. Похоронил. Посидел, подумал. – "Сердце подскажет… Эх, батя-батя… Что же тогда у вас здесь случилось, что дали себя убить…".

До вечера ходил он по позициям, стараясь представить, как могла здесь случиться трагедия: "В нормальных условиях батальон мог держаться здесь долго. Отбить атаку немцев, даже батальона с танками, из ячеек можно было легко, должны же были быть и пулеметы. Произошло что-то такое, что, наверное, нам уже никогда не узнать…".

В лесу, хотя и прошло несколько десятилетий после того боя, навечно застыло ощущение ужаса и смерти. Могучие сосны вобрали в себя прах погибших и шумели, качаясь, словно переговариваясь между собой.

Поздно вечером Федор, уставший, сел, прислонившись затылком к огромной березе, стоявшей у остывшего костра, и задремал. Сквозь сон он услышал близкий стон. – "Кто здесь?" – очнулся. Посмотрел по сторонам – никого. – "Отставить!", — дал себе команду. И все же его не покидало ощущение, что рядом кто-то есть. Снова глухой стон откуда-то из березы. – "Кто здесь?" – "Красноармеец Красов… Сидишь у меня на ногах…", — "Что за мистика!", – Федор встал, огляделся. Потрогал березу. – "Отец? Ты здесь? Я сын твой, Федор. Ты слышишь меня? Но ты же… уби"». – "Убит, — снова услышал Федор. – Но я здесь. Ты кто? Не было у меня сына…", — "Я родился в сорок втором…" – "А Катерина жива?" – "Жива, отец…" – "Значит, она меня услышала… Как вы там?" — "Живем…" — Федору было не по себе от этого разговора, он помотал головой, пытаясь стряхнуть это наваждение, — "Как можно говорить с мертвым?" – "Отец, как ты погиб? Что тут у вас случилось?" – "Пуля мне под лопатку попала, когда побежал… Упал. Всех нас тут перебили. Из второй роты руки подняли, все и растерялись. Умирал долго… Видел, как души ребят поднимались, словно струйки дыма… А моя, видно, в березку ушла… Вот и скрипим вместе. Как мы победили?" – "Четыре года воевали, победили. Я в армии, полковник, у тебя внучка и внук… Мать просила найти и похоронить тебя, отец". – "Хорони, а то кто-то наладился на мне костер жечь. Не больно, но неприятно. Песни орут поганые… Мы правда победили?" – "Правда, отец… Берлин взяли. Сейчас, правда, опять отдали… А из деревни только Лопатин вернулся, он живой…".

Федор обнял березу и долго стоял, тихо разговаривая с отцом. Слезы текли по его щекам… Рассказал, как рос, как жила страна все эти годы, и проклинал себя, что не мог найти этого места раньше, хотя случалось проезжать мимо не один раз.

Утром он выкопал могилу и аккуратно положил туда найденные под березой череп и кости отца. Знак "Отличник РККА", несколько довоенных монеток и пару винтовочных патронов, обнаруженных здесь же, положил в карман.

… Полковник Федор Красов пропал без вести в Грозном, в январской мясорубке 95-го, под минометным огнем. Тело в развалинах не нашли. Спустя несколько лет его сын Виктор, лейтенант медицинской службы, читал "Карту признаков военнослужащих, находящихся на опознании в 124-й судебно-медицинской лаборатории Северо-Кавказского военного округа", пытаясь найти хоть какие-нибудь признаки погибшего отца…

1. Нательный крест из белого металла, шлемофон танкиста.
2. Оржавленная дужка часов.
3. Часы "Слава", на них надпись: "Папе в день 60-летия. Саша. Гала.( возможно Маленьких, Имамов, Сухарев, Барабин, Мохов, Ануфриев, Казбеков, Капустин. 81 мсп, инф. м-ра Соколова)."
4. Сапоги с надписью "Камарганов".
5. На теле медный крест фигурной формы с надписью "Спаси и сохрани".
6. На теле цепочка из белого металла с изображением Спасителя и надписью "Спаси и сохрани".
7. Нательный крестик с распятием Иисуса Христа.
8. На брюках надпись: "Наприенко 9589814" (Наприенко жив, 81 мсп. В Чечне не был, свое обмундирование передал молодежи, помнит имена Дима и Олег, 1 рота 81 мсп).
9. В х/б "Наприенко", на сапоге "Фоменко", в сапоге "Шашков" (по УрВО сведений нет).
10. Алюминиевая ложка с надписью: 7 мср и "Ищи мясо, сука".
11. Молитвенный пояс. Кубик деревянный для игры в кости самодельный.
12. Самодельный брелок из двух патронов калибра 5,45 с цепочкой.
13. В кармане обнаружен магазин от ПМ с 8 патронами (возможно из 205-й омсбр 1 батальон).
14. Значок "Россия" с изображением Георгия Победоносца.
15. Найден возле Президентского дворца.
16. Неизвестный с БМП-1 № Е-04 ХТ 3931, водитель-механик.
17. Найден возле ж/д вокзала.
18. Вытащен с сиденья БМП-КШ № 301.
19. Найден возле дома парламента рядом со сгоревшим БТР.
20. На внутренней поверхности портупеи надпись: "Никто не обнимал меня так долго".

Что подскажет ему сердце…