Непридуманные истории о мужестве

Предисловие

Здравствуйте, Владимир!

Вы давно ищете информацию о том, где и как (предположительно под Смоленском) воевал и погиб Ваш дед Новиков Тимофей Иванович.

Трудная задача, потому, что миллионы наших солдат выполнили свой солдатский долг и безвестно сгинули в Великой Отечественной Войне.

Многие безвестно лежат в земле России, Украины, Белоруссии и Европы.

Моему отцу довелось в детстве хоронить многих погибших красноармейцев. Он собирал документы павших бойцов, но они сгорели в его доме во время артиллерийского обстрела. Воины стали безвестными.

Запомнился отцу только один, рыжеватый, хорошо вооруженный и, судя по подогнанному обмундированию, довоенного призыва пулеметчик Гринь Н.С., примерно 22-25 лет. Я долго и безрезультатно ищу его родственников, чтобы они знали, как достойно он погиб и где похоронен.

Нашлось у меня несколько записей о тех местах, где предположительно мог побывать во время войны Ваш дед.

Не имея конкретной информации о Вашем деде, я хочу сказать, что он был русским солдатом и мог упасть рядом с пулеметчиком Гринем Н. С., на том месте, где вся пойма реки у деревни Самыкино Смоленской области была устлана телами наших солдат, упавших в своей последней атаке.

Быть может, мой отец, будучи подростком, вывозил его на санях из окружения и тащить раненного в переполненную крестьянскую избу.

Его смерть могла отсрочить на несколько мгновений санитарка Наташа Комарова.

Он мог раненный идти в колонне военнопленных.

Мог быть партизанским разведчиком в наших краях.

Может быть, эти нехитрые воспоминания моих родителей расскажут Вам о том, что могло выпасть на долю Вашего дедушки, погибшего в октябре 1943 года.

С уважением,

Антонов Виталий Александрович
г. Тверь Tverseed@mail.ru

Быль первая: Мужество Наташи Комаровой.

В 1943 году группа армий "Центр" прорвала оборону нашего Западного фронта в тридцати километрах северо-восточнее города Ярцево Смоленской области. Их мотострелковые части стальным валом накатились от Духовщины на Батуринский район, проселками и большаками германские соединения расползались по сторонам и опять сливались в механизированные колонны для прорыва на восток.

Наши воинские части, измотанные кровопролитными боями, сворачивали с "перерезанных" большаков, стараясь, для перегруппировки, оторваться от врага, отходили лесами и болотами Батуринского района.

Танки, оставшиеся без горючего и снарядов, на последних каплях солярки загонялись в торфяники лесных низинных болот или во мхи Чистика. Боевые машины, чтобы не достаться врагу, медленно уходили в глубину болот. Грузовики, полевые кухни, санитарные автобусы и уцелевшие легковушки командного состава сжигались перед оврагами и лесными ручьями.

В деревне Быково, что в нескольких километрах от станции Канютино, на полу, на скамьях деревенской школы лежали наши тяжелораненые солдаты. Не было ни машин, ни лошадей для их эвакуации. И всё же оставленные в школе раненые надеялись на чудо: на случайную полуторку, или отставший от основных сил обоз какой-нибудь отступавшей войсковой части.

На околице деревни спешно окопались несколько молодых солдат - выставленный командованием для прикрытия комсомольский заслон.

А там, в сельской школе, среди стонов, запаха заскорузлых от крови бинтов и людской боли осталась молоденькая санитарка Наташа Комарова.

Чуда не произошло…

К деревне мчались немецкие мотоциклисты. Когда они приблизились на полсотни метров, раздались винтовочные выстрелы бойцов заслона. Сразу же перевернулся передний мотоцикл, на другом мотоцикле немец, сидящий в коляске, упал лицом на ручной пулемет. Но на оборонявшихся красноармейцев наступали опытные вояки. За несколько секунд враг рассредоточился. Затрещали автоматные и пулеметные очереди и понеслись в сторону наших бойцов горячо жалящие пули, навылет пробивающие давно не стираные гимнастерки, звездочки на выгоревших пилотках и молодые тела.

Заслон был смят превосходящими силами противника. Когда немецкие солдаты ворвались в школу, тех, кто мог бы держать оружие и дать отпор врагу, уже не осталось. Бывалые вояки экономили свой боезапас. Раненых красноармейцев добивали короткими очередями: расчетливо, не спеша, методично, с пресловутым немецким педантизмом.

Наташа металась среди раненных, загораживая их собой, хваталась маленькими девичьими ладошками за горячие столы автоматов, стараясь отвести их в сторону. Удары сильных мужских рук и кованых сапог сбивали Наташу с ног, но она вставала снова и снова: растрепанная, испачканная своей и чужой кровью; выполняющая свой последний долг человека, медика и солдата.

Вставала и опять заслоняла собой раненных, вставала, опять хваталась за автоматный ствол, пока не захлебнулась хлынувшей горлом кровью после автоматной очереди, выпущенной в нее, пока хватало девичьих сил и жизни.

Я обращаюсь к тем, кто прочитал эти строки, к тем, у кого есть автомобили "Нива" или "УАЗи", кто когда-нибудь станет путешествовать по Смоленщине.

От станции Канютино или станции Игоревская железнодорожная ветка Сафоново - Владимирский тупик (только в сухую погоду) около получаса езды до речушки с солнечным названием "Света". На горе за рекой находилась умершая теперь деревня Быково.

Деревня Быково. 2007 год.

На краю деревни была школа. Рядом со школой, за выгоревшей и ветхой оградкой - могила Наташи Комаровой. Оградку много лет назад просила сделать для дочери покойная мама Наташи. Я был у могилы Наташи в детстве, в далекие семидесятые годы прошлого века. Возможно, и ограда уже рухнула.

Проведайте, пожалуйста, Наташу Комарову, помяните её, поправьте оградку, освежите недорогой краской маленькую пирамидку жестяного обелиска и гордитесь тем, что мы и она одной российской крови.

P.S.:

Добрый день, Виталий Александрович!

Меня потрясла Ваша просьба проведать могилу Наташи Комаровой. Я побывал там 12 мая 2007 года. Дорога для "Москвича" непроезжая. Последние километры шел по просеке пешком. Деревня заброшена, от школы ничего не осталось, но могила сохранилась. Ограда окрашена серебрянкой и стоит как литая. Я думаю, она еще лет 20 простоит. Правда, на нее упало дерево. Подкрасил я шишечки на ограде и сфотографировал её.

Если Вы не против, я могу сканировать фотографии и выслать их Вам по электронной почте.

С уважением, Андрей

Быль вторая: Сердечная рана.

Я не знаю, есть ли на современных картах деревня Нивки. Она была недалеко от деревни Быково. Закройте глаза и мысленно перенеситесь на деревенскую улицу…

В лето 1941 года на Смоленщине стояла невыносимая жара. Вместе с жарой на Смоленщину, на всю русскую землю навалилась огромная беда. По деревенской улице слышен отчетливый топот сотен ног. Их не приглушает даже горячая и мягкая, словно пух, дорожная пыль. Идёт колонна русских пленных солдат. Идут наши отцы, деды, прадеды. Идут бойцы, у которых вырвано из рук оружие: кто виноват, чьи просчеты, почему их сломила чужая вражья сила? Нет ответа. Солдаты идут, идут, идут. Поток кажется нескончаемым. Пропыленный, скорбный поток. Идут босые красноармейцы, в разорванных гимнастерках, в нательных рубахах, обнаженные, потому что рубахи разодраны для перевязки своих и чужих ран. От пыли, жары и пота повязки не алеют свежей кровью, они сухие и черные

Сухие, черные, спекшиеся от усталости и жажды губы на скорбных лицах. Товарищ поддерживает товарища или незнакомого ослабевшего соседа по колонне. Никто не падает и не остается лежать на дороге, дожидаясь вражеской пули. Люди спаяны одной бедой. Тяжелораненые и умирающие лежат в телегах. С жутким скрипом, медленно катятся телеги по деревенской улице. Вместо лошадей телеги тащат за собой пленные. Они впряглись в телеги не по приказу конвоя, а чтобы хоть на короткое время продлить жизнь умирающих товарищей.

На коротких стоянках, где можно отдохнуть и забыться, они плетут веревки из ивовой коры и впрягаются в телеги. Оборванные, израненные они везут своих товарищей, везут их по дороге смерти. Только смерть может разлучить этих солдат: разлучить, но не заставить изменить товарищам.

Вымершая деревенская улица, ни одного местного жителя. За плетнём прильнула к прутьям девчонка, половшая огород и застигнутая врасплох этим нашествием.

- Доченька, дай поесть, - просит кто-то из пожилых солдат, и девочка хватает двумя руками ботву, вырывает из грядки, бросает в толпу через забор молодую свеклу, морковку, картошку, Все, что подворачивается под руку. Пленные подхватывают овощи на лету, жадно припадают к еде, утоляя жажду и голод.

- Спасибо, дочка!

Колонна идет дальше, жалобно визжат несмазанные ступицы колес телег. Девочка, как в тумане мечется по грядкам.

- Скорее, скорее, пока не прошел последний пленный солдат,- шепчут губы ребенка.

Когда Лида очнулась, колонны уже не было. Девочка с трудом поднялась с вытоптанной грядки и долго смотрела в ту сторону, куда ушли пленные.

Так у моей матери Лиды, тогда ещё 12-летней девчонки, впервые случился сердечный приступ. Ее ранила война в самое сердце. Ранила, потрясла, но не испугала. Мужество пленных солдат, верных фронтовому братству, не может испугать, оно может многократно укрепить душевные силы, ненависть к врагу и любовь к Родине.

Быль третья: Шурка и самолет.

В конце лета 1943 года возвращался с успешно выполненного задания немецкий самолёт. До аэродрома оставались считанные минуты лета. Летчики были довольны и спокойны, предчувствуя близкий отдых и сытную трапезу. Размеренно гудели двигатели самолёта, перед самолётом бежала по земле его размазанная тень.

Тень самолёта пересекла Ерошинские луга, реку Вязьма и заскользила по мелколесью. Появление самолёта не был неожиданным и потому, когда он приблизился к мелколесью, Шурка уже стоял под раскидистым кустом, спрятавшись от надвигающейся опасности.

Мальчишка шел к реке, чтобы из подобранной на месте боя трехлинейки постараться оглушить на мелководье несколько плотвичек, необходимых матери для приготовления ужина. Конечно, для рыбалки военных лет лучше подходила граната или толовая шашка, но взрывчатка у мальчишки закончилась несколько дней назад. В наличии имелась винтовка и горсть жёлтых патронов. Причем, одна обойма предусмотрительно заряжена в магазин винтовки.

Самолёт летел над занятой немецкими войсками территорией, но то была его, Шуркина земля, та земля, на которой Шурка вырос, ходил в школу, радовался солнцу и зеленому лугу, которую он любил и на которой сейчас хозяйничает враг.

Возмущенный Шурка поднял винтовку и нажал спуск. Выстрел грохнул и потерялся в шуме взревевших моторов. Маленькая винтовочная пуля встретилась с тяжелым самолётом, и невероятным образом нашла в его моторе уязвимое место. Самолёт резко взмыл вверх, а Шурка со всех ног бросился в глубокий овраг и затаился на его дне, ожидая, что самолёт развернется, бортовой стрелок разглядит на дне оврага его фигурку, и земля запылит от пулеметных очередей.

Но этого не случилось. Пилотам не удалось удерживать набранную высоту, и тяжёлая машина плавно заскользил к земле, стремясь дотянуть до аэродрома в поселке Холм-Жирковский. Однако усилий пилотов и инерции машины хватило на три километра. Самолет промчался над родной Шуркиной деревней Самыкиным, пересек поле и приземлился на окраине соседней деревни Княжино.

Геринговские асы конфисковали у местных жителей лошадь с подводой и уехали на аэродром. Самолёт стали охранять шесть немецких солдат, которые затем исчезли, опасаясь партизан, прорывавшихся поодиночке и группами из блокированных немцами Вадинских лесов.

Почти исправный самолёт достался местным мальчишкам, разобравшим его на куски дюраля, мотки проволоки и массу других интересных предметов.

Литературный герой Твардовского Василий Теркин за такой подвиг был признан героем, а смоленский мальчишка Шурка, мой отец Антонов Александр Павлович, весело вспоминает, что в четырнадцатилетнем возрасте он не промахнулся, стреляя во вражеский самолет.

Быль четвертая: Не судите о людях по их национальности.

Недавно по радио слушал нешуточную дискуссию о том, можно ли ставить в России памятники погибшим немецким солдатам.

Я родился и вырос недалеко от Вязьмы, на том клочке смоленской земли, где в 1941-1943 годах полегли сотни тысяч солдат, ополченцев, партизан и мирного населения. С раннего детства мы были пропитаны рассказами о трагических военных днях, о беспредельном героизме, нечеловеческих зверствах и людской подлости.

Мысленно я попытался ответить на вопрос ведущего, но не смог. Потому что война пробуждает в людях самое хорошее и самое плохое. И все же, какими на самом деле они были - простые немецкие солдаты?

Мой отец (в годы войны подросток) вспоминает, что немецкая оккупация началась с прохода через их деревню гитлеровцев, попросивших пацанов достать им на колхозной пасеке из ульев несколько рамок меда, сбивших замок с магазина и приказавших разделить сельповские продукты среди местных жителей.

Вторая колонна немецких войск заночевал в деревне. У младшего брата моего отца Ивана, которому было около 6 лет, немцы отобрали содержимое его карманов и зашили толстыми нитками карманы на штанах, чтобы он не носил при себе собранные патроны.

Когда началось освобождение Смоленщины, кто-то из солдат в отступавшей немецкой колонне вскинул пулемет, чтобы расстрелять группу деревенских женщин и детей, смотревших на отступление. В этот момент, другой немецкий солдат прыгнул на пулемет, и вся очередь ушла в землю.

В последний день отступления немцев они, по приказу командования, создавали за собой полосу выжженной земли. При этом рядовые немецкие солдаты говорили:

- Не мы "пых файер…" (не мы зажигаем огонь, а комендант)

- Мы "цвай Хаус фюр киндер…" (мы два дома для детей оставляем)

И оставили, в нарушение приказа, две бани, чтобы укрыть детей от холода.

Но были и другие примеры.

Моя мать росла и видела войну в западной части Холм-Жирковского района Смоленской области. Это лесные партизанские земли. Здесь врага ждала смерть за каждым деревом, поэтому немцы вели себя озлобленно и жёстко.

Маминого дядю повесили в саду прямо у дома за выпечку хлеба для партизан, дом сожгли.

Зимой 1942 года, местных жителей угоняли из партизанского края в немецкую неволю и на маминых глазах немецкие конвоиры расстреляли двух пожилых учительниц и двух маленьких девочек-близняшек из их деревни за то, что замедляли движение колонны.

И той же зимой в мамином доме отдыхали партизанские разведкчики. Был среди них, молодой немецкий парень Фриц, которого друзья звали Федей. Фриц воевал на нашей стороне, за наш народ. Воевал неплохо, потому, что в разведку берут самых лучших и самых надежных. В тот вечер вместе с друзьями Федя с разведчиками ел картошку, сваренную "в мундире", запивал сухари кипятком, и с детским любопытством смотрел на крутящееся колесо русской прялки.

Больше чем немцы, по словам матери, зверствовали в их округе каратели - прибалты.

Что-то звериное, расчётливое, подленькое есть в каждом человеке. Иначе чем объяснить поступок местных жителей, по-доброму вспоминавших сибирских крепких, веселых, хорошо экипированных солдат, дивизии которых зимой 1941 года спасли Россию.

Эти не мешало местному населению ходить на места боев, где полегли сибиряки, отрубать павшим воинам ноги, приносить домой, словно дрова, связки человеческих ног, отогревать их в тепле и снимать с оттаявших обрубков новые валенки.

Возле деревни Поповское, на берегу реки Света есть старое, заросшее вековыми березами кладбище. Издавна там хоронили моих предков по материнской линии. Среди родственных могил затерялись три холмика, под которыми лежат Петя-партизан, его сын и их товарищ. В разгар одной из карательных операций против партизан, зимней ночью, они вырвались из окружения, пришли в свою деревню, в свою баню. Были расстреляны немцами, а выдал их немцам сосед.

Жили в тех краях муж с женой, которые тоже партизанили, у которых были сын и дочка, и отец застрелил своих детей, чтобы легче выйти из окружения. Родители вышли из окружения, остались живы, но Бог им судья.

Мой отец в четырнадцать лет подбил из винтовки немецкий самолёт, несколько суток без еды и сна вывозил из окружения на санях раненных советских бойцов, совершил побег из команды молодежи, отправляемой на работу в Германию. Но однажды он стоял с гранатой в руке, чтобы швырнуть её в своих!

В доме родителей отца разместился особый отдел наших войск, начальник отдела, еврей по национальности, находил особое удовольствие в собственноручном расстреле наших бойцов, обвиненных в трусости, самостреле или других воинских провинностях. Выводил их на берег реки: выстрел в затылок, шапка в сторону, тело в реку. Всё отработано до мелочей ежедневной практикой.

И был тревожный день, когда мою будущую бабушку, мать шестерых детей, за справедливые слова, сказанные этому начальнику о его паталогической жестокости, особисты повели расстреливать к той же реке.

Слава Богу, бабушку у расстрельной команды отбили соседские женщины, и та граната не была брошена в окно собственного дома, в своих.

И был партизанский прорыв, где дорогу преграждала долговременная заградительная точка. И когда были убиты 2 взрослых партизана, командир послал под пулеметный огонь немецкого ДЗОТа мальчишку - 13-летнего Павлика, маминого двоюродного брата. Он выполнил приказ, и с перебитыми ногами смог бросить две гранаты.

Ещё мне не ясно, почему страна, потерявшая своих лучших сынов, делая вид, что чтит память, так старательно старалась их забыть.

На окраине деревни Старое село Сафоновского района Смоленской области стоит памятник: гипсовые фигуры солдата и медсестры, возлагающих венок погибшим воинам.

С момента установки памятника, на нем значилось пять фамилий. В начале семидесятых годов о месте захоронения своего сына-сибиряка красноармейца Волкова узнали родители. Пока они были живы, приезжали. Привезли венок с табличкой, где выгравировали имя, фамилию, номер дивизии и дату смерти. После их смерти венок обновляли местные школьники, знающие фамилии захороненных солдат. И вдруг в конце перестройки у захоронения появились новые списки нескольких сотен погребенных солдат. Значит, эти списки годами хранились в архивах и военкоматах, а сотни родственников годами искали и не могли найти место последнего солдатского привала.

Видимо, существует генетическая память. Я родился через двенадцать лет после войны. Однажды на конференции я спокойно слушал выступающего на трибуне австрийца, но, услышав выступление следующего оратора - немца, с его правильной речью и характерным акцентом, я вдруг почувствовал необъяснимую тревогу, опасность. Меня охватило непреодолимое желание передернуть затвор автомата, загнать в казенник патрон и стрелять пока не опустеет автоматный магазин, стрелять в научного сотрудника, говорившего о перспективах сотрудничества СССР и ГДР в сельском хозяйстве!

Значит и во мне тоже живет зверь?! Значит, нельзя давать зверю выйти наружу, но также нельзя ничего забывать и прощать чужое зверство, нельзя судить о людях по их национальности. Помня прошлое, нужно стараться, чтобы будущее было добрее и человечнее.

Я не могу осуждать всех немецких солдат, которых оторвали от семей, дали обмундирование и оружие. Дезертирам гарантировался скорый суд, расстрел и репрессии для семей. Одев форму, кто то из них спас свою семью, а возможно и нашу русскую, и не одну, потому, что оказался на фронте на месте оголтелого фашиста.

Перечитав написанное, возвращаясь в началу, я понял, что не хочу, чтобы на моей земле стояли памятники Вермахту - армии захватчиков, но согласен на то, чтобы на местах захоронения погибших немецких солдат разрешить установку христианского креста.

Сейчас нам и немецкому народу нечего делить, нужно простить друг друга, как это сделали наши предки, и объединяться против американской однополярности мира, против исламского фундаментализма, против продажности политиков и чиновников.

Я говорю это от себя и от имени своих родственников, горевших в самолётах над Белоруссией, сгинувших в блокадном Ленинграде, детьми переживших немецкую оккупацию, бывших партизан и подпольщиков в тылу врага.

Среди моих родственников были раскулаченные и репрессированные, но не было среди них ни предателей, ни полицаев.

Автор материала: Антонов Виталий Александрович.